Но я почему-то это не ценила, с руганью сквозь зубы отдирая клятый балахон из когтистых лап дикого орешника и хлюпая слишком большими и насквозь промокшими сапогами.

Вместе с хорошим настроением за спиной осталось болото, с его коварными топями, ненадежными тропками, букетами гнилых запахов и зверски голодными, огромными комарами. Изголодавшиеся по крови (в болото такие дураки, как я, забредали редко) рыжие твари вцепились в меня алчной тучей хуже диких ос.

Мерзкое место за проход отобрало у меня новые сапоги (один засосало, а ставший бесполезным второй я со злости выкинула), вывалившийся из сумки сверток чистой одежды и бодрость, взамен переполнив впечатлениями до конца недели. После недавнего ливня трясина распухла и «съела» почти все тропки, став вообще непроходимым и непролазным местом. Если бы не дружба с водой, позволяющая топать по самой топи аки посуху, я утопла бы к чертям болотным. Правда, коварная жижа все равно просочилась в запасные сапоги и теперь мерзко чавкала при каждом шаге.

Ох, если бы не откат и потеря сознания, так просто бы эти тати лесные скрылись. К лучшему или нет, не знаю — вроде и я целой осталась, и так ничего не выяснила. Еще и струсила, чуть саму не повязали. Попадись они мне еще…

Вырвавшись из орешникового плена, я торжественно развернулась, чтобы продолжать свой нелегкий путь, и очередная ветка врезала мне по лбу, вызвав словесный взрыв, даже сраженный соловей притих.

Я вывалилась-таки на дорогу, огляделась, пытаясь выровнять дыхание. Приложила ладонь козырьком ко лбу и прищурилась.

По тракту, вдалеке, тянулся обоз из телег, как раз в мою сторону. Уже лучше. Накинув капюшон на рыжие волосы, кое-как убранные в хвост, я с надеждой поспешила к дороге и встала возле нее, в ожидании, пока обоз подтащится. Э-эх, да я так, дожидаясь, в землю верстовым столбиком врасту!

Вздохнув, отошла в сторонку, уселась на траву, сняла сапоги и зажав нос, по очереди вылила их содержимое на землю. Из левого на траву шлепнулся комок тины, из правого вывалилась осоловевшая лягушка, очевидно, нанюхавшаяся сапог. Приквакивая невпопад, несчастное животное прыжками поспешило к кустам, порой сигая в сторону, плюхаясь на спину, и дрыгая лапами в попытках встать.

Я смутилась.

Сапоги вообще-то были не мои. И далеко не новые. Я купила их за пару медяков у какого-то мужика с маленьким размером ноги, специально для того, чтобы пройти по болоту и потом выкинуть. Ирония — свои мне портить было жалко. А теперь они остались в топи, и временная обувка побудет постоянной. За пару медек нового не купишь, а эти сапоги видели многое, и амбре из них шло непередаваемое. Я лелеяла надежду на то, что в поселении куплю себе новые, взамен утонувших, а эти выкину, или вообще в сердцах сожгу.

Сняв плащ, я печально посмотрела на обметанные грязью края. Да и штаны ниже колена не лучше, а про сапоги вообще молчу, они из этой грязи словно слеплены. Ладно. Плащ я надела, снова спрятав голову в капюшон, и с непередаваемым отвращением натянула обувку обратно. Эх, вот тебе и жизнь вольная, самостоятельная!

Первая телега поравнялась со мной, я вскочила и пошла с ней наравне:

— Эй!

— Чего надо, оборванец? — Хмуро откликнулся сонный, толстый и лысый мужик, держащий в руках вожжи. Те обвисали, и лошадь, видя такое дело, все норовила отщипнуть травы с обочины, упиваясь временной безнаказанностью.

— Можете подвезти до города?

Мужик брезгливо смерил меня взглядом и скривился. Неудивительно, я бы себя тоже сейчас не взяла.

— Тобой не иначе, болото мешали? Товар попортишь. — Я сделала жалобные глаза, и он смилостивился. — Вона там, подальше мужик с бабой своей едет, пустой телегой, на закупки. И так уже какой-то полоумный валяется, глядишь и тебя примут. Шестыми идут.

Я остановилась, поджидая нужную телегу. Обоз тянулся медленно, но пыль, поднятая лошадьми и колесами, все равно встала столбом, клубами рассеиваясь по обочине. Я закашлялась.

— И… кхи, извините… Кха-кха, да, вы. Возьмете на телегу? Только с болота выбралась, ноги уже не несут!

Мужеподобной комплекции баба, правящая старенькой лошадкой, тоже окинула меня беглым взглядом, но кривиться не стала. Не спрашивая сонного мужика, еле держащегося рядом с ней на краешке сиденья, кивнула себе за спину.

— Забирайся. Что нам, жалко, что ли. Все равно пустая… почти. — Она покосилась на мужчину, лежавшего среди редких золотистых былинок, и здорово смахивающего на не первой свежести труп. Я не заставила повторять дважды, и шустро перевалилась через борт телеги, плюхнувшись рядом с ним.

Хоть дело и шло к сумеркам, в воздухе парило нещадно, рубашка промокла почти насквозь, заставив меня окончательно проникнуться омерзением к себе самой. Оглядевшись, я решила, что кому какая разница, и стянула капюшон, а затем и плащ, подстелив его вместо подушки. Подумав, стянула стягивающий волосы шнурок, и позволила волосам рассыпаться по плечам. Все равно он их толком не держал. Хорошо…

Устроившись, таким образом, со всеми доступными удобствами, я посмотрела на «сотележника». Мужчина, лет под сорок, лицо осунулось. За сажень от него несёт перегаром. Кожа побледневшая, сам измученный, и щетиной зарос.

Что-то мне в нем показалось странным. Нехорошим.

— Что с ним такое?

— Леший его знает! — Женщина передёрнула плечами. — Подобрали по дороге, умолял довезти до города. Полчаса в бреду провалялся, как заснул, потом еще жар подскочил. Думай теперь, куда его определить, а бросить совесть не позволяет, будь она неладна… — Проворчала она мрачно, подгоняя халтурящего мерина.

Я наклонилась над больным и с любопытством потыкала в плечо пальцем, но не получила никакой реакции. Если бы не слабое дыхание, уже приняла бы за труп и предложила другим его выкинуть через борт, да прикопать под кустиком. Такого больного, наверное, даже тетя бы не взяла. Хотя бы из-за того самого нехорошего впечатления.

В воздухе свежело, и дышать постепенно стало легче. Я даже на некоторое время придремала, пока караван не подполз к воротам города. Хозяин повозки прихрапывал, клюя носом, его жена пошла вперёд, разбираться к стражам, так что я осталась одна с доходягой. Стоит ждать своей очереди здесь, на телеге, или лучше пойти своим ходом, быстрее минуя стражников? Пеших они не обшаривают, а две монетки за проход я уже заранее зажала в кулаке.

Доходяга вдруг повернул голову, вздрогнул, а потом резко открыл глаза и, метнувшись вперед, схватил меня за руку. Я от неожиданности дернулась и едва не вывалилась из телеги через край.

— Где он, где… не отдавайте меня ему, не надо! — Чуть не заплакал несчастный. Онемев от неожиданности, я молча выдирала руку из его хватки.

— Стой! — Он еще крепче сдавил моё запястье.

— Ай! Больно же!

— Он… он везде меня найдет. Бесполезно… — Мужик начал закатывать глаза, потом судорожно заозирался, но кроме тележной обрешетки, вечернего неба и моей физиономии, перекошенной от боли и усердия, не заметил. Руку вернуть не получалось. Да на что она ему сдалась, я и так слушаю!

— Он настигнет… дурак… думал, удача… надо было слушать… а я могу перехитрить! — Он внезапно расплылся в ухмылке, впечатлившей меня еще больше, и ухватился за меня второй рукой, как утопающий. Я взвизгнула от боли.

— Девочка, девочка, слушай! — Попросил мужчина, разжимая хватку. Я помассировала запястье, не отрывая от него напряженного взгляда. Сбрендил, окончательно.

— Возьми это… Девочка! Возьми! И спрячь… хорошо спрячь, никому не показывай! И не говори никому, что видела меня! На, держи…

Он силой впихнул мне в ладонь кулон на серебряной цепочке. Черный каменный ромб в середине просвечивал темно-красным. Он мне сразу не понравился, но камень уже вложили в мою руку, для верности еще и пальцы сжали.

— Все, иди… дарю это тебе, прими в дар… и не показывай… не говори про меня… Принимаешь? Не выкинешь!? — Он опять схватил меня за кисть и больно сжал.

— Да принимаю, принимаю, руку отпусти!