Солдаты встретили эту речь Наполеона с тем же восторгом, с каким обыкновенно слушали слова его; воздух дрожал от восклицаний: "Да здравствует император!" В эту минуту показался батальон острова Эльбы под начальством Канбронна, который не мог прибыть в Париж в одно время с Наполеоном.
Увидев его, Наполеон сказал: "Вот офицер того батальона, который сопровождал меня в несчастье. Все они друзья мои. Они были драгоценны моему сердцу; когда я их видел, они представляли мне различные полки моей армии: между этими шестьюстами храбрецов есть воины всех полков. Все они напоминали мне о тех великих днях, память о которых так драгоценна; все они покрыты честными ранами, полученными в знаменитых битвах! Любя их, я любил всех вас, воины французской армии! Они несут к вам орлов! Да послужат они вам точкой соединения! Отдавая их гвардии, отдаю их всей армии.
Измена и несчастные обстоятельства покрыли их покрывалом печали; но, благодаря французскому народу и вам, они являются в полном блеске своей славы. Клянитесь, что они будут везде, куда призовет их благо отечества! Изменники да не выдержат их взгляда!"
Солдаты единогласно отвечали: "Клянемся!" Наполеон, казалось, возвращался к временам консульства. Несчастье и Бурбоны помирили его с демократией, которая не раз испытала его немилость во время империи. Желая яснее показать это примирение, он поручил Министерство внутренних дел известному Карно, а Бенжамен-Констану приказал присутствовать в государственном совете. Этим он признавал власть общего мнения и уступал либеральному влечению, которое выражалось в этих двух мужах, в двух различных оттенках. Император откровенно объяснил Бенжамен-Констану новую политику, которой хотел следовать. Не принимая всех конституционных идей и не покровительствуя вполне демократическим воспоминаниям, которые снова возвели его на трон, он объявил, что имеет намерение исполнить некоторые из требований народа и пойдет по пути, куда устремились современные умы. Вот некоторые из его слов, произнесенных при этом; они переданы знаменитым публицистом, которому были сказаны.
"Нация, - говорил он, - отдыхала в продолжение двенадцати лет от всех политических волнений, и вот уже год, как отдыхает от войны; двойной отдых заставляет ее нуждаться в деятельности. Она хочет, или думает, что хочет, речей и собраний, но не всегда хотела их. Она бросилась к моим ногам, когда я принял бразды правления; вы должны об этом помнить, потому что вы пробовали составить оппозицию. Кажется, возвращается охота к конституциям, прениям, речам... Однако не ошибитесь, и знайте, что этого хочет меньшая часть граждан. Народ, или, пожалуй, большинство хочет только меня. Видели ли вы, как толпа спешила по моим следам, бежала с гор, звала, искала, приветствовала меня? Со времени моего возвращения я ничего не завоевал, я только управлял... Говорили, что я император солдат, но я также император земледельцев, плебеев Франции... За то, несмотря на прошедшее, народ возвращается ко мне: между нами есть симпатия. Я подам знак или только отверну голову, и аристократы будут избиты во всех провинциях... но я не хочу быть королем одной партии. Если есть средства управлять с новыми политическими учреждениями, я готов... Я хотел завоевать мир, и мне для этого нужна была беспредельная власть. Для управления одной Францией, может быть, ваши новые постановления лучше... Скажите же, что кажется вам возможным. Передайте мне ваши идеи. Свободные выборы? Публичные прения? Ответственные министры? На все это я согласен. Я сын народа: и всего хочу, чего он хочет; готов слушать его волю, исполнять даже его капризы. Я никогда не хотел угнетать его для моего удовольствия; я имел великие намерения; рок решил иначе: я уж не завоеватель, не могу быть завоевателем. Знаю, что возможно и что недостижимо; у меня теперь одно. дело: поднять Францию и дать ей правление, какого она достойна... Пятнадцатилетний труд разрушен; нельзя начать его снова. Для этого нужно двадцать лег и два миллиона людей в жертву... Притом же я хочу мира и добуду его только победами. Не хочу обольщать вас ложными надеждами: я позволю говорить, что идут переговоры, но их нет. Предвижу долгую войну, трудную борьбу. Могу выдержать ее, если нация даст мне помощь; и за то я на все соглашусь... Положение ново; я прошу советов. Я состарился; в сорок пять лет человек не тот, каким был в тридцать... Спокойствие конституционного короля будет мне прилично... и еще приличнее моему сыну".
Ответы императора разным властям, которые являлись к нему с поздравлениями, носили на себе отпечаток этого нового образа мыслей. "Все нации и все для Франции, - говорил он своим министрам, - вот мой девиз". Декретом 24 (12) марта уничтожил он цензуру и дирекцию книжной торговли. Мера эта возбудила ропот многих приближенных к нему особ. "Точно, господа, - сказал он им, - это вас касается, а мне бояться нечего. Бьюсь об заклад, что не напечатают ничего хуже того, что печатали против меня в продолжение целого года".
Между тем герцог и герцогиня Ангулемские пытались возмутить южные провинции в пользу короля. Герцогиня Ангулемская развернула в Бордо такую деятельность, показав неустрашимость и постоянство, что Наполеон сказал про нее:
"Она одна - муж во всем королевском семействе". Но ее усилия не могли ничего против силы событий; генерал Клозель вынудил ее удалиться из Бордо и искать спасения и спокойствия на чужбине.
Герцог Ангулемский попался в руки генерала Жилли, при Лаполюде, и находился пленным в Пон-Сен-Эспри, во власти императора. Друзья Бурбонов с ужасом ждали, как Наполеон решит участь герцога. Свежее воспоминание о повелении, которым Наполеон был поставлен вне закона, внушало роялистам мысль, что Наполеон захочет отомстить за себя. Император передал свою волю генералу Груши, экстраординарному комиссару в южных провинциях, письмом, которое дозволяло герцогу искать спасения в чужих краях и действовать там против Наполеона.
Между тем весьма важное событие совершалось за Альпами. Мюрат, опасаясь неблагоприятных для себя последствий от венского конгресса, пытался возмутить Италию против Австрии. Он уверял, что все оказывают ему неблагодарность, забывая, что сам был в высшей степени неблагодарен к Наполеону и Франции. Это восстание заставило многих государей думать, что Наполеон, до отправления с острова Эльбы, примирился со своим зятем, и что они вместе задумали свои попытки. Вследствие этого события союзники еще более решились положить оружие только в том случае, если Наполеон будет вынужден оставить Францию, а на французский престол воссядут опять Бурбоны. Такое неблагоприятное стечение обстоятельств заставило Наполеона сказать в своих Записках: "Два раза подвергаясь странному кружению головы, король неаполитанский два раза был причиной моих несчастий: в 1814 году, объявив себя против Франции, и в 1815 году, объявив себя против Австрии".
Наполеон всеми силами старался отделить Австрию от союзных монархов; но усилия его не имели желанных последствий. Он с таким же рвением искал мира, но сам знал, что мир невозможен, пока он на французском престоле. Следовало спешить с приготовлениями к войне.
Хотя Франция удивлялась Наполеону и еще любила его, однако все французы без исключения желали отдохнуть от войны и успокоиться в мире. Народ французский решался на новые пожертвования для поддержания своей чести, славы и независимости; но с беспокойством смотрел на военные приготовления и тешил себя надеждой, что скоро австрийский император протянет Наполеону руку мира, особенно когда Наполеон объявил, что Мария-Луиза и римский король будут присутствовать на сейме народном. Неприязненные дипломатические сношения со всеми европейскими дворами, и особенно с венским, разрушили надежду множества патриотов, которые не без тяжкого предчувствия видели, что Франции снова придется идти против всей Европы. Все были бы счастливы и довольны, если бы могли пользоваться плодами мира и свободы под скипетром героя, который подарил Франции так много славы. Но мир был невозможен; надежды на свободу тоже разрушились.
