— Не хочешь со мной горяченького выпить? На улице холодно, неплохо бы согреться, — сам в шоке, что предложил такое. А главное — кому?!

Она повернула голову в сторону витрины, заставленной всякой вкуснятиной, сглотнула, словно не ела сладкого целую вечность, перевела взгляд на меня и, к моему удивлению, согласилась.

— Только платишь ты, будем считать это компенсацией за причинённый мне моральный ущерб.

— Без проблем, я и не собирался требовать с тебя денег, — не знаю почему, но я обрадовался, что она не отказала.

Ника долго смотрела на торты, эклеры и пирожные, никак не могла определиться, чего хочет, прямо как настоящая женщина, и через несколько минут я психанул и купил все, что казалось особенно аппетитным.

— И два малиновых чая, — оплачиваю заказ и выбираю столик в конце зала у окна.

Мы молчим. Нам-то и не о чем разговаривать. Вероника с аппетитом уплетает один торт за другим (и куда столько влезает?), запивает ароматным чаем, а я глаз от неё отвести не могу.

Я вдруг понял, что она тихоня. Никогда ни с кем не начинала разговор первой, всегда сидела над своими книжками, несмотря на то, что была почти что двоечницей, не пищала от восторга от всяких звезд кино и музыки, не красилась и редко ходила на школьные дискотеки.

Я считал ее заносчивой, но что, если это не так? Ведь она становится неуправляемой истеричкой только тогда, когда я её задеваю, не помню, чтобы она еще кого-нибудь трогала.

Может, ну её, эту войну? Не такой уж и плохой она кажется. Обычная девчонка со скверным характером.

— Что? — спрашивает она, отвлекая меня от абсурдных умозаключений.

— Ничего.

— Ты таращишься на меня.

— Ничего подобного, у тебя просто нос в шоколаде, — нервно смеюсь и быстро перевожу взгляд в окно.

Конечно же, у неё не было никакого шоколада, и да, я и в самом деле таращился и покраснел из-за того, что меня поймали на горячем.

— Я отойду на минуту. — Иду в уборную, а когда возвращаюсь, за столиком уже никого нет. Словно чаепитие в компании Вероники Ромашкиной было всего лишь сном. Но нет, пустые тарелки, вторая чашка и мое надкушенное пирожное, до которого я не успел добраться, были самыми прямыми доказательствами того, что это все было реальностью.

А вечером того же дня, когда мы нашей маленькой семьей собрались в гостиной за просмотром фильма, услышали в комнате какие-то непонятные звуки.

— Кажется, у меня галлюцинации, но я слышу кваканье лягушки, — говорит Соня.

— В таком случае у нас групповая галлюцинация, — оглядывается по сторонам Денис, а я не могу поверить, что она это сделала. Подсунула мне в рюкзак лягушку и смылась!

— Кажется, это из твоего рюкзака, Ром, — подхватывает его с пола у дивана Денис, открывает молнию и заглядывает внутрь.

— А-а-а-а, уберите ее от меня, уберите! Какая же она уродливая! — Я закрываю глаза, чтобы не видеть, как здоровенная лягушка умостилась на голове Дениса, и понимаю, что мне хорошенько попадет.

Соня бегает вокруг него, охает и ахает, боясь притронуться к захватчику волос, потому что верит, что от лягушек обязательно останутся бородавки, и только Арине, кажется, весело. Она сидит в детском манеже и хлопает в ладоши, не отрывая взгляда от своих сумасшедших родителей.

Я решил взять ситуацию под свой контроль. Схватил с полки вазу, выпутал лягушку из отросшего ёжика Дениса и поместил в ее временное жилье.

— Не знаю, откуда она там взялась, серьезно! — отвечаю на немой вопрос Дениса, который впился в меня строгим взглядом.

Перемирие с Ромашкой отменяется. Завтра же подкину ей в шкафчик мышь.

Наша война продолжалась ещё три месяца, а потом все разъехались на каникулы, я гонял с ребятами со двора, ездил на море, нянчился с дочкой Дениса и Сони, но меня не покидало чувство, что чего-то не хватает. Впервые я с таким нетерпением ожидал сентября, а когда начался новый учебный год — взвыл от разочарования.

Ромашкина не пошла с нами в десятый класс. Кто-то говорил, что она уехала учиться за границу, кто-то — что ее семья переехала в другой город, кто-то — что она перешла в спортивную школу-интернат, а мне было все равно, где именно она находилась, потому что в любом случае Вероника была не здесь.

Я не видел ее пять лет. И вот спустя такое долгое время, когда я был уже не тем коротышкой, а высоким, накачанным и сексуальным (по мнению девчонок) парнем, когда и думать забыл о Ромашкиной, встретил ее в стриптиз-клубе.

В роли официантки.

И охренел, мягко говоря.

Глава 3

POV Вероника

Я ненавижу розовый в любом его проявлении. С тех самых пор, когда три зимы подряд мне приходилось ходить в одних и тех же розовых сапожках. Несколько раз я отдавала их в ремонт, бессчётное количество раз клеила суперклеем из «Пятерочки», а в последнюю зиму пришлось натягивать поверх теплых носков пластиковые пакеты, чтобы не промочить ноги.

Я до сих пор завидую счастливым семьям. Прохожу по улице, вижу ребенка, который с радостной улыбкой бежит к своим родителям, и ненавижу своих. Отца — за то, что покинул меня так рано, мать — за то, что не смогла сделать правильный выбор и окунула нас в эту грязь.

Я все еще покупаю в супермаркете несчетное количество сладостей, на которые подолгу смотрела, будучи школьницей, через витрины магазинов, и пытаюсь сделать счастливой ту маленькую девочку, которой я когда-то была.

Мы были богаты, очень богаты, насколько я могла судить в возрасте десяти лет.

До смерти отца.

Меня не посвящали во все подробности, да и в том возрасте я вряд ли разобралась бы в произошедшем, но по регулярным многолетним пьяным речам матери я поняла, что она не знала, как управлять компанией, и переписала все на своего любовника.

Мерзкий козел, именно так называла его мама, обвел ее вокруг пальца и оставил ни с чем. Несколько дорогих украшений, шубы, машина, которая каким-то чудом осталась записана на неё, — вот все имущество, с которым мы покинули трехэтажный дом у самого моря.

— Я подыскала тебе школу, это, конечно, не лицей, в котором ты училась до этого, но зато там есть секция художественной гимнастики и ты сможешь продолжать тренироваться, — не знаю, кого она пыталась успокоить в тот момент, меня или себя, но новые перемены я приняла с радостью.

Мой тренер Марина Сергеевна орала при любой совершенной мной ошибке и гоняла на каждой тренировке так, словно я могла обладать сверхспособностями.

Я была рада сменить обстановку и мечтала о том, как приду в новый класс и подружусь со всеми, но вышло совсем наоборот.

Постоянные проблемы с деньгами, частые запои матери, одежда, из которой я внезапно выросла, и отсутствие родительской любви заставляли меня плакать каждую ночь и просить папу, который присматривал за мной с небес, помочь пережить все это и подарить нам нормальную жизнь.

Я не ходила на Дни Рождения одноклассников, ни разу, хотя очень хотелось оказаться за праздничным столом и хотя бы на час забыть о том, что нас выселяют из небольшой квартирки в девятиэтажке из-за неуплаты аренды.

Мама продала машину, шубы, украшения и даже мои золотые серёжки, одалживала деньги у старых друзей, но из-за того, что совершенно не умела экономить, привыкла жить на широкую ногу и пыталась перед подругами сделать вид, что у неё по-прежнему все хорошо, они быстро заканчивались.

Через год мы оказались на улице в прямом смысле этого слова. Единственное, на что хватило денег, — двадцать квадратных метров в старом двухэтажном доме, где даже зимой не было горячей воды.

Я до сих пор люблю лето. В это время года ностальгия накрывает меня с головой, я иду на общественный пляж и подолгу смотрю на продавцов кукурузы, вспоминая, как сама каждое лето, натянув кепку пониже на лицо, чтобы меня никто не узнал, шла вдоль пляжа и горланила:

— Ку-ку-ру-за-а, горячая ку-ку-ру-за-а!

Летом можно было хорошенько заработать. Четыре дня в неделю я жарилась на солнце, бегая от одной стороны пляжа к другому, остальные три — продавала холодный квас у входа на рынок. За вырученные деньги я покупала школьные принадлежности и платила на год вперед за наше социальное жилье. К счастью, это была всего трехсотка в месяц за небольшую комнату с общим санузлом еще на семь семей, и до следующего лета я могла быть спокойна, что нас оттуда не выселят за неуплату.