В письме к Марии Александровне Лопухиной из Петербурга от 28 августа 1832 года, продолжая работу над образом Вадима, Лермонтов писал: «…мой роман - сплошное отчаяние: я перерыл всю свою душу, чтобы добыть из нее все, что только могло обратиться в ненависть, и в беспорядке излил все это на бумаге. Читая его, вы бы меня пожалели». Лермонтов не скупится на краски, чтобы сделать своего героя отталкивающим. Он дает ему наружность горбуна Квазимодо из романа Виктора Гюго «Собор Парижской богоматери», которым все тогда увлекались, увлекался, конечно, и наш поэт. Он берет только наружность горбуна Квазимодо, наделенного необычайной человечностью, духовной чистотой и удивительным обаянием. Ничего общего не имеет и по содержанию роман Лермонтова с романом Гюго, действие которого происходит в XV веке в Париже, - а темой служит любовь и смерть [8].

На романе «Вадим» ярко ощущается прекрасное знакомство Лермонтова с мировой литературой. Образы действительности иногда сочетаются в нем с образами из книг. Среди далеких воспоминаний о пензенской действительности или на фоне родных пензенских пейзажей вдруг промелькнет образ из произведения Шекспира или Данте, Гёте, Гофмана или Вальтера Скотта.

Лермонтов то сравнивает Вадима с Мефистофелем, то вдруг выплывает из туманной дали детских воспоминаний другой образ, образ безобразного каменного кумира, один из тех, которых не раз видел он в детстве в пензенской степи. Образы дантовского «Ада» вплетаются в пейзажи пензенских лесов. Непроходимые болота, покрытые «ковровой зеленью мхов», густой мрачный лес. Столетние липы на опушке простирают свои огромные ветви, и поэту кажется, что на узорах их коры написан известный стих из Данте: «Оставь надежду всякий сюда входящий».

Роман Лермонтова в его реалистической части, как и радищевское «Путешествие», насыщен устным народным творчеством. В текст романа включены народные преданья, заговоры, пословицы. Лермонтов прекрасно знаком с лексикой, синтаксисом и стилем народной речи. Язык действующих лиц из народа прост и безыскусствен. Он отличается краткостью, сжатостью, как пословицы, и служит резким контрастом многословным высокопарным монологам главного героя.

В «Вадиме» намечаются некоторые весьма существенные черты зрелого Лермонтова-прозаика, отличающие его от Пушкина. Лермонтов подробно анализирует, расчленяет переживания своего героя. Он делает это не только от лица автора, но и от лица самого персонажа. Самоанализом постоянно занимается Вадим. Так экспериментирует он над собственной душой, глядя на «казнь» старого дворянина, им самим спровоцированную. Непосредственное описание душевной жизни не свойственно Пушкину. Обычно он вводит во внутренний мир героя через описание внешних действий. Не свойственно его творческой манере и открытое вторжение публицистического стиля в строй повествования, что весьма характерно для Лермонтова.

Юный Лермонтов был знаком не только с мировой литературой, но и с философией. Мы говорили о его знакомстве с Шеллингом, с Фурье. Вероятно, был знаком и с философской системой Фихте. Поэт прекрасно знал математику. В его незаконченном романе есть и такие строки: «…твердое намерение человека повелевает природе и случаю…», «…что может против - устоять твердой воле человека?., воля есть нравственная сила каждого существа… если бы волю можно было разложить на цифры и выразить в углах и градусах, как всемогущи и всезнающи были бы мы!…»

Итак, «Измаил-Бей», пятая редакция «Демона», исторический роман из времен пугачевского восстания - вот чем занят Лермонтов в 1832 году, перед отъездом в Петербург. Где же работает он над этими произведениями: только ли в Москве или продолжает работу и летом в Середникове?

Из всех дошедших до нас стихотворений Лермонтова 1832 года нет ни одного, помеченного Середниковом. Но лишь на этом основании делать вывод, что летом 1832 года он там не был, нельзя. Не все его творческие тетради сохранились. О том, что Лермонтов был в Середникове летом 1832 года, есть свидетельство первого собирателя материалов для биографии поэта В. X. Хохрякова. Вот что пишет Хохряков со слов друга Лермонтова С. А. Раевского: «В конце тридцатых годов Лермонтов начал писать роман, названия которого рассказывавший мне (С. А. Раевский) не помнит. Роман состоит из нескольких глав; в них говорилось о Середникове». Об этом романе Лермонтов писал тому же С. А. Раевскому: «Роман, который мы с тобой начали, затянулся и вряд ли кончится; ибо обстоятельства, которые составляли его основу, переменились, а я, знаешь, не могу в этом случае отступить от истины». Из этого краткого свидетельства узнаем очень много: роман, в котором говорится о Середникове, - это тот самый, который Лермонтов писал вместе с Раевским: «Княгиня Литовская». Вареньку изобразил он в образе Верочки Р., героя Жоржа Печорина сделал похожим на себя. Из этого автобиографического произведения получаем ответ, что летом 1832 года Лермонтов так же, как и раньше, жил в Середникове, а раз жил, следовательно, и работал. Узнаем и другое: именно там, в Середникове, происходил роман Лермонтова с Варенькой Лопухиной, любовь к которой он пронес через всю свою жизнь.

Вот история этой любви.

Это было весной 1832 года.

Компания молодежи с Поварской, Большой и Малой Молчановки собралась ехать в Симонов монастырь ко всенощной - молиться, слушать певчих, гулять. Солнце склонялось к Воробьевым горам, и вечер был прекрасный. Уселись на длинные линейки, запряженные в шесть лошадей, и тронулись вверх по Арбату веселым караваном. Случайно во время этой поездки Лермонтов оказался рядом с Варенькой Лопухиной.

Минувшей зимой шестнадцатилетнюю Вареньку привезли в Москву на «ярмарку невест». Она только одну зиму выезжала и еще не успела утратить ни свежести деревенского румянца, ни сельской естественности и простоты. Это делало ее не похожей на московских барышень, у которых все было рассчитано: каждый жест, поза, улыбка.

Варенька была пылкая, восторженная, поэтическая натура. Сельское уединение и чтение романов сделали ее мечтательной. Но эта мечтательность умерялась природной живостью, веселостью и общительностью. Свою склонность помечтать она не выказывала, а, наоборот, стыдилась как слабости. Была блондинка с черными глазами. Это придавало ей особую прелесть. Каждая перемена настроения, мимолетное чувство и мелькнувшая мысль отражались на ее подвижном лице. В минуты внутреннего подъема оно становилось прекрасным, а порой Варенька могла показаться совсем некрасивой.

В ней была обаятельная простота, свойственная глубоким и цельным натурам. Она была всеобщей любимицей. У нее была родинка на лбу, и дети поддразнивали ее: «У Вареньки родинка, Варенька уродинка».

Иногда Варенька приезжала в Москву погостить. Лермонтов знал ее с детства и привык не обращать на нее внимания. Отсутствие томной бледности и безыскусственность делали ее несколько прозаической в глазах романтически настроенного юноши. Он относился чуть-чуть свысока к этой скромной девушке.

Осенью 1831 года, вернувшись из Середникова, Лермонтов застал в Москве Лопухину. Он написал ей тогда стихи в альбом, как писал всем знакомым барышням. Это был долг вежливости.

После поездки в Симонов монастырь участились визиты Лермонтова к Лопухиным. Никому это не казалось странным. Семьи были коротко знакомы и жили по соседству.

С наступлением лета Лопухины поехали погостить в подмосковную к Столыпиным. Сюда же приехала, как обычно, и Арсеньева с внуком. Уединенные прогулки в аллеях середниковского парка еще больше сблизили Лермонтова и Вареньку.

Все это описано в «Княгине Литовской».

В. А. Лопухина в образе испанской монахини.

Акварель М. Ю. Лермонтова.