— И вот мы с женой думаем: почему все-таки нельзя добиться этого у нас? Даже обидно — такая могучая страна, а с легкой промышленностью отстаем.

И Кеша с восхищением начал перечислять, какие жена купила в Болгарии кофточки, а какие — только примерила, но купить уже не смогла, потому что кончилась валюта, и как вежливы продавцы в магазинах: могут переворошить все товары, если ты захочешь что-нибудь выбрать, и обязательно улыбнутся, скажут тебе спасибо, даже если купишь ты всего какую-нибудь мелочь…

Кешу распирало от восторга, и Виктору захотелось непременно возразить ему, хотя в душе он был во многом согласен с приятелем. И он бесцеремонно прервал Кешу:

— Подумаешь, кофточки! Приходи в ГУМ пораньше, с утра, в последние числа месяца, постой в очереди — и купишь те же самые кофточки, за которыми вы ездили в Болгарию!

— Вот видишь — очередь! — ухватился Кеша за это слово, пропустив мимо внимания колкость. — А там — никаких очередей нет. Даже понятия такого не существует! Наоборот: входишь в магазин — и к тебе сразу несколько продавцов подходят, даже неудобно как-то.

— Вижу, совсем развратили тебя братья болгары.

— А как быстро реагируют они на моду, — упорно гнул свою линию Кеша. — Сегодня по телевидению новый фасон показали — и уже через месяц в магазинах есть эти товары. А у нас фабрики еще несколько лет будут раскачиваться.

— Вот и хорошо. Пусть наши женщины подольше носят свои тряпки. А то наденут раза два, и все — уже не модно. Так они нас по ветру пустят.

— Нет, здесь вопрос принципа, — не уступал Кета. — Можно и не менять моду так часто, главное, чтобы все было в магазинах. — Ему стало обидно, что Виктор не разделил его восторгов и даже как будто победил в споре. — И все-таки, — схватил он Виктора за руку, — я не согласен с тобой.

— Ну, мы еще доспорим, — согласился тот.

Два дня море штормило. Виктор бесцельно бродил с Денисом по поселку, мальчик капризничал, тянул его на пляж. Но и здесь делать было нечего — волны разбивались у самого парапета, с моря дул холодный ветер, было пустынно и неуютно.

А вечером, часам к шести, выглянуло солнце, море успокоилось. Вода у берега стала мутно-синей, грязной — у самой кромки плавали водоросли, щепки, обрывки бумаги, — но неожиданно теплой. Виктор ощутил накопившуюся, нерастраченную за два дня мускульную энергию и быстро поплыл к буям. Немного отдохнул, подержавшись за скользкий неудобный шар, и повернул назад. Его ослепила, заставила зажмуриться широкая солнечная дорожка, которая тянулась к берегу от самого горизонта. Маслянисто-ртутная, она расплывалась, теряла очертания, смотреть на нее было невозможно и желанно, и Виктор почувствовал, как нарастает в нем необъяснимый, беспричинный восторг. Господи, как хорошо жить! А как редко мы помним об этом; и Виктор с раздражением, словно о ком-то чужом, подумал, насколько беспомощно-жалок он был, добиваясь второй путевки, для жены. Дело ведь не только в ней, а еще и в принципе, в способности держаться независимо и твердо, не чувствовать себя виноватым просителем. Здесь, на море, он почему-то впервые ощутил себя свободным от оков, в которые охотно позволял заковывать себя всю жизнь.

Виктор не рассчитал силы и, почувствовав усталость, поплыл спокойнее. Серебристо-медные слитки солнца слепили глаза, волны были упруго-бархатными, руки наливались приятной тяжестью. «Нет, все-таки хорошо жить», — еще раз подумал он. А на берегу его ждал сын, он протягивал полотенце: «Смотри не простудись!» Виктор вытерся насухо, схватил Дениску и принялся кружить его — до тех пор, пока земля не закачалась под ногами.

В летнем кинотеатре показывали фильмы, и у кассы задолго до открытия выстраивалась очередь.

Уже несколько вечеров Виктор присматривался к студентке из Бауманского училища. Кем была эта девушка на самом деле, Виктор не знал, но почему-то решил, что она учится именно в Бауманском, на втором или третьем курсе. Виктор с трудом представлял ее в другом качестве — врача, или, скажем, учительницы, — нет, она родилась именно для того, чтобы трудиться в какой-нибудь лаборатории, а во время перекуров выходить в коридор и дымить там наравне с мужиками. Девушка была по-спортивному подтянутой; короткая стрижка и спокойные зеленоватые глаза говорили о том, что она знает себе цену. Девушка была, увы, не одна. Ее всюду сопровождала весьма несимпатичная особа лет тридцати. Перекись Водорода — Виктор так окрестил эту даму за сухие, обесцвеченные до неестественной белизны волосы — всем своим видом походила на классную руководительницу, которая держит в кулаке учеников и их родителей. Что связывало ее со студенткой или студентку с нею — Виктор не мог себе представить, впрочем, на юге знакомства бывают самые неожиданные, может, вместе снимают сарайчик у какой-нибудь старушки. Главное в другом: Перекись Водорода явно мешала Виктору. Вот и сейчас тоже — они стояли вместе в очереди. Правда, лица у них были безразличные, как у людей, которых ничто особенно не связывает, но которые вынуждены долгое время делить общество друг друга.

Студентка тоже заметила Виктора. Она тронула свою спутницу за рукав и сказала:

— Что-то надоело стоять. Пойду посижу немного, ладно?

И направилась к набережной, к скамейке, которую отсюда, из очереди, не было видно — ее загораживал газетный киоск.

«Что это она — специально? Или просто надоело ждать, пока откроют кассу?» — лихорадочно размышлял Виктор и, не решив ничего определенного, потащил Дениску к скамейке, где уже сидела девушка и с философским безразличием поглядывала вокруг.

— Кто эта милая женщина, которая не отходит от вас ни на минуту?

— Да так! — девушка пренебрежительно махнула рукой. — Елена Ивановна.

— Она что, настоятельница монастыря?

— Нет, — рассмеялась девушка. — Просто знакомая моей мамы. Меня одну родители не отпускали. Ну и попросили ее за мной посмотреть.

— Значит, боец неведомственной охраны, — уточнил Виктор.

— Да, — опять рассмеялась она. — Ужасно мне надоела. Вон, уже идет сюда.

Виктор не знал, продолжать ли разговор в присутствии Елены Ивановны. На всякий случай сказал нейтральным голосом:

— Добрый вечер.

— Добрый вечер, — хмуро откликнулась женщина. («Ну и голосок — скрипучий, занудный!») — Катя, наша очередь пройдет!

— Сейчас, — откликнулась девушка, не трогаясь с места.

— Катя, я тебя жду, — с нажимом повторила Перекись Водорода.

— О господи, — вздохнула девушка и уныло поплелась за своей попечительницей.

«Катя. Ну что же, Катя так Катя», — отметил про себя Виктор и потащил Дениску ужинать.

На следующее утро Виктор перебрался поближе к газетному киоску, где загорала Катя. Скоро появилась и она в сопровождении Елены Ивановны.

«Ну, все, кончилась спокойная жизнь», — подумал Виктор.

Он понимал, что это мальчишество — караулить момент, когда суровый страж оставит девушку одну, подтрунивал над собой и все-таки не спускал с Кати глаз. Ярко-желтый купальник, плотно облегавший ее крепкое, чуть полноватое тело, был как минимум на один размер меньше, чем положено, и чувствовалось, что сделано это вполне сознательно, чтобы и трусики и… — как это там называется у них верхняя часть купальника? — были короче и у́же, чем следовало. Катя деловито надела розовую шапочку, с разбегу бросилась в воду, добралась до буев и долго еще плавала там параллельно берегу. Виктор не позволял себе таких дальних заплывов. «Храбрая девица! Напрасно Перекись Водорода так ее опекает — в обиду она себя не даст».

Часам к двенадцати, когда стало вовсю припекать, Елена Ивановна не выдержала, покинула пляж. Виктор не стал терять времени даром.

— Ну, как фильм? — спросил он вместо приветствия.

— Да мура! — махнула рукой Катя. — Ужасная скука. Садитесь! — показала она на синюю с красными полосками махровую простыню. — А то песок горячий.

Виктор осторожно присел на краешек. Катя выжидающе улыбалась.