Впрочем, что сейчас вспоминать о каких-то шторах и обоях, если кооперативную квартиру, которую выплатили родители Сережи, давно уже разменяли, если семья распалась.

Когда это случилось? — часто спрашивала себя Лена. Когда Сережка первый раз пришел выпивши? Наверное… хотя нет, она помнит, как стыдился он своей нетвердой походки, заплетающегося языка и как виновато смотрел утром ей в глаза, — она ничего ему тогда не сказала и вспоминала этот случай с некоторым даже непонятным умилением, быть может, потому, что поняла: Сережка считается с нею и боится, да, да, боится ее.

Правда, когда Сережка пришел пьяным во второй раз, Лена и на этот раз сдержалась, но забеспокоилась: не станет ли это системой? Что же, так и произошло.

И все-таки нет, не на этом они разошлись, не из-за этого поссорились. Сейчас поняла это очень ясно: все решил тот день, когда они стали сознательно, с наслаждением обижать друг друга. До этого щадили, боялись перейти какой-то рубеж, а потом, когда у одного из них сорвались обидные, явно несправедливые слова, которые чужой человек мог бы снести и стерпеть, а родного они оскорбляют и ранят… Да, да, именно в тот день все и произошло. Потом понадобилось бы много усилий, чтобы все изменить, сгладить, но они не пошли на сближение, наоборот, отдалялись друг от друга все дальше и дальше.

Лена вспомнила, как все произошло. Еще до рождения Машеньки они копили деньги на телевизор, Лена из своей стипендии тоже откладывала десятку, и, хотя взнос ее имел почти символический характер, она гордилась тем, что принимает участие в семейном бюджете. По самым радужным проектам до покупки телевизора оставалось еще месяца три. Лена предвкушала удовольствие, которое было уже не за горами; конечно, они смотрели передачи и у Сережиных родных, когда ездили к ним в гости, но телевизор в своей квартире совсем другое дело, что там объяснять!

Сергей как раз перешел работать на стройку прорабом, о чем давно мечтал. Приходить он стал позже, появились у него какие-то вечерние дела, настроение стало неровным. Лена терялась, не знала, как себя вести: терпеть, ссориться, не замечать? Ближайший и верный пример, который оказался перед глазами, — мама: она вступала в конфликты с отцом лишь в тех случаях, когда все иные возможности были исчерпаны, вообще же предпочитала терпеливо дожидаться, пока, как говорила она, чайник выкипит. А у отца пар выходил скоро — пошумит, покричит, затихнет, и после этого его можно было «брать голыми руками».

Лена терпела. Однажды Сергей пришел возбужденный, чуть-чуть навеселе и обратился к ней неестественно грубоватым голосом:

— Мать! Держи телевизор!

И жаргонное словечко и тон Лене не понравились, но она смолчала, а Сережа царственным жестом бросил на стол пачку десятирублевок и почему-то с довольным видом захохотал.

— А то ведь с твоей стипендией… — Сережа не закончил фразу и опять залился счастливым, дурацким смехом, — с твоей стипендией мы до-о-лго будем собирать. А здесь бац — и две сотни! Раз — и в дамках!

— Откуда эти деньги, Сережа? — как можно спокойнее спросила она, стараясь не обращать внимания на неприятное ей «бац», по поводу которого в другое время она обязательно бы высказалась.

— Откуда? От верблюда! Шел верблюд, да не туда, а я ему дорогу показал, смотри, говорю, вон там денежки лежат. Он пошел, куда я ему велел, взял денежки, а потом мне принес: вот, говорит, твоя доля. Честный верблюд, ей-богу, честный!

Сережа хохотал и паясничал, и по гримасам его Лена поняла: здесь что-то не так, и ей стало страшно.

— Сережа, перестань дурить! Я спрашиваю: откуда эти деньги?

Он, продолжая смеяться, подошел к столу, аккуратно сложил деньги, десятка к десятке, словно взвешивая их убедительную тяжесть, и сказал небрежным голосом:

— Хватит, мать, травить душу. Деньга верная, честная. Я сделал штукатурам приварок в нарядах, а они мне накинули с зарплаты. Так что не боись.

Лена почувствовала, как неприятно заныло у нее в груди, и, надеясь еще, что она ослышалась, чего-то не поняла, спросила неуверенно:

— Но ведь это же… воровство. Это же… незаконно.

Он ухмыльнулся, взял новенькую, хрустящую десятку, повертел в руках, посмотрел на свет и сказал:

— Да нет, вроде бы не поддельная, законная. Так что не боись, говорю тебе!

— Я не возьму этих денег, — тихо сказала она. — Этих денег мне не нужно.

— Каких  э т и х?! — обозленно закричал Сергей. — Почему  э т и х?! Они что — меченые? Их что, в магазине не принимают?

Лена ничего не ответила, но молчание ее еще сильнее разожгло Сергея.

— Смотрите, какая чистюля нашлась! Хорошо жить она хочет, а как достанешь деньги — они, видишь ли, незаконные! Зато стипендия твоя законная. Что же, давай жить на нее! Будем картошку жарить по три раза в день, по воскресеньям молочную лапшу варить. И есть из алюминиевых мисок. Плохо, зато честь по чести, шито-крыто, никто не придерется. Ну! Давай по-законному!

— Не кричи на меня, — устало попросила Лена. — Сережа, ты не понимаешь, что говоришь. И делаешь что-то не то. Мне страшно, Сережа, — совсем жалобно закончила она.

Сергею, видно, стало жаль ее; злость и обида еще держались в нем, но жалость уже пересилила, и он обнял ее, начал гладить волосы и быстро заговорил:

— Ну не надо, Ленок, не надо, брось ты это! Я, что ли, один! Все равно больше, чем можно выписать, не выпишешь, фонд зарплаты существует, из него не выпрыгнешь. Сегодня больше начислишь, завтра меньше, так и крутишься. А это ведь не взятка, нет, это вроде прогрессивки, от доброго же сердца ребята дали. Я к ним по-хорошему, и они ко мне по-хорошему.

Что тогда убедило ее, она и до сих пор не знает: извиняющийся тон Сережки или слова, прозвучавшие так магически, — «прогрессивка, фонд зарплаты», — но тогда она как будто бы поверила, заставила себя поверить, что ничего незаконного здесь нет. Или видела, что назревает первая крупная ссора, а ссориться ей не хотелось, не хотелось и волноваться: шел уже пятый месяц беременности. Но именно с той поры все изменилось. Правда, дальше Сережа был умнее — он не рекламировал мнимую свою прогрессивку, не раскладывал деньги веером и не потрясал ими в воздухе. Просто клал на книжку, тратил сам, давал ей на хозяйство… А там родилась Машенька. Лена сразу же перешла на заочное, стипендия ее — какая-никакая, а выпала из семейного бюджета, и хотя Сережины родители помогали, не скупясь, денег все равно не хватало, и время ли было выяснять, какие деньги законные, а какие нет.

Но с того дня, с того разговора Лена почувствовала, как надломились их отношения. Сережа, прежде боявшийся сказать ей грубое слово, перешел на какой-то гаерский тон; посматривал на Лену со снисходительной насмешкой и с особым удовольствием называл ее «мать», прекрасно зная, как не любит она этого обращения.

О том, что было дальше, Лена старалась не вспоминать. Первый год Машенька часто болела, у Лены все валилось из рук, а здесь эти ночные возвращения, эта блуждающая бессмысленная улыбка, длинные запутанные исповеди. Маша спала очень чутко и просыпалась, когда Сергей приходил, потом уложить ее стоило немалых трудов. Ну, конечно, иногда и у него заговаривала совесть, он на несколько дней становился образцовым отцом и мужем — ей бы радоваться, а она в эти дни думала только об одном: надолго ли?

Последний раз он держался почти неделю. Потом все повторилось снова. И тогда она сказала ему почти спокойно:

— Сережа, здесь не гостиница. Если мы с Машенькой тебе не нужны, мы тебя не держим.

Он перепугался, она видела. А сама уже ничего не могла с собой поделать: он для нее стал чужим, и хотя всю неделю Сергей возвращался с работы вовремя, она воспринимала его как квартиранта, не ближе.

Вот и все. Быть может, она слишком требовательна, слишком много хочет? Ведь говорят девчонки, что семья — это прежде всего терпение, но ей  т а к а я  семья не нужна.

10

У дверей проектного института стоял «ЛАЗ» — новенький, с еще не запыленными шинами, глянцево отсвечивающими на солнце стеклами.