— Как хорошо вы все это знаете, Евгений Николаевич, — заметил Мишин. — Откуда? Ведь вы не учили в школе закона божьего?

— Конечно, не учил. Жизнь заставила заглянуть во все эти талмуды, когда пришлось вести борьбу с махровыми агентами иностранной разведки, выступавшими под личиной святош. Подкованные были «ребятишки», прикрывались словами о боге. А в действительности такое мы распутали, что клейма на них ставить негде. Так вот. На определенной поре расследования приходилось с ними вступать в полемику. И говорить о боге, о религии. Ночи просиживал, зубрил.

— А как вы вообще относитесь к людям религиозным, истинно верующим? — спросил Мишин.

— С сочувствием и жалостью, как к больным. Их нужно лечить, очень чутко и внимательно подходить к каждому. Не допускать грубости, несправедливости, обид и оскорблений, особенно к больным и старым. Надо быть очень тонкими собеседниками, чтобы суметь открыть глаза заблудившимся людям, помогать им обрести веру в себя, в ближних. Мы обязаны искоренить причины душевных человеческих страданий или свести их к минимуму. Ведь, увы, пока люди еще не всегда достаточно чутки и внимательны друг к другу, не всегда мы знаем о жизни рядом работающего человека. Охотно разделяя с ним радости, мы порой горе предоставляем расхлебывать ему одному. Создается атмосфера, в которой человек в поисках утешения порой начинает искать его на дне хмельного стакана или в религии. Находятся те, кто такой момент ловко использует. Но это одна сторона дела.

Есть и такие, кто религию впитал с детства и прожил с ней до старости. И тут нужно быть особенно чутким и внимательным.

Мишин почесал затылок:

— В разной этой псевдорелигиозной литературе нас, как «жестоких безбожников», поливают грязью. Я сейчас подумал: вот такого, как вы, нужно выставлять вести с ними полемику.

— А зачем такая полемика? Все равно лили и будут лить грязь, выдумывать небылицы о том, что в Советском Союзе нет-де свободы совести, что ущемляются права церкви, а религия насильственно искореняется. А дело в том, что мы решаем проблему совести в интересах широких масс, в том числе и верующих. Законами нашими за советскими гражданами признается как право исповедовать любую религию, так и право быть атеистом, вести антирелигиозную пропаганду. В то же время возбуждение вражды и ненависти в связи с религиозными верованиями запрещается. В буржуазных же конституциях идея свободы совести подменяется «свободой вероисповедания», «свободой религий», но нигде не сказано о праве не исповедовать никакой религии. У нас ни одним законом не предусматривается преследование за религиозные убеждения. К ответственности привлекаются лишь те, кто нарушает наши законы. А то, что западная пресса клевещет на нас, это тоже стремление хоть чем-то ослабить высокий авторитет и влияние СССР на международной арене. И клевещут они умело, с претензией на объективность.

— Это уж точно, — сказал Сергей.

Уже за полночь Сергей и Мишин отправились домой. Шли и тихо разговаривали о чекистах старшего поколения, о том, сколько знали эти люди, прожившие тревожную и бурную жизнь. В их сердцах уживались гуманность и непримиримость, неукротимая жажда объективно разобраться во всем и стремление помочь людям, своему народу в борьбе с теми, кто пытается помешать ему строить свое счастье.

3

В Пскове на вокзале, расспросив у прохожих, как найти нужную улицу, Орлов довольно быстро добрался туда на автобусе. Дядин дом, большой и ухоженный, стоял в глубине зеленого участка. Судя по всему, еще недавно здесь была городская окраина, но теперь рядом выросли новенькие многоэтажные здания, а у частных домиков убрали ограды, и они оказались будто поставленными в парк. По асфальтовой тропке Павел добрался до веранды, зашторенной цветными занавесками. Поднялся на высокое крыльцо, постучал. Ждал долго. Наконец, внутри скрипнула дверь, и за стеклом мелькнуло женское лицо.

— Вам кого?

— Доброе утро, — поздоровался Орлов. — Я могу видеть Василия Константиновича? Он дома?

— Дома, дома. — Женщина открыла дверь, отступила, давая ему пройти. Открыла другую дверь в коридор, по нему они прошли в большую комнату. У стола сидел мужчина в пижаме с газетой в руках. Увидел Орлова, спокойно поднялся навстречу.

— К тебе, Вася, — сказала женщина и тут же вышла.

— Простите, кем вы будете? Чем могу служить? — мягким баритоном спросил Волков.

— Дядя Вася, я — Владимир!..

— Владимир?.. — Он внимательно и строго изучал лицо пришедшего. — Владимир, говоришь? А ведь есть сходство… Тогда здравствуй. Вот, значит, и свиделись. — Волков отложил газету, вышел из-за стола и крепко обнял племянника, глаза его повлажнели.

— Я обязан сразу предупредить. Хоть крещен я Владимиром, но к вам прибыл как Павел. И фамилия моя по документам другая — Орлов. К новому имени привык. Так удобнее.

— Пусть будет по-твоему. А я ждал твоего возможного появления: предупрежден. И все же неожиданность.

— У меня не все гладко, дядя Вася. Сейчас из Москвы. Не уехал оттуда, а буквально удрал. Так что…

— Что произошло?

— Все скверно. Провалился. И больше чем уверен, случилось это не по моей вине. Чего-то не учли мои шефы. Вас не пугает то, о чем я говорю?

— Что уж теперь делать? Будем думать вместе. Ведь ты, как-никак, родная кровь. Так в чем же ошибка?

— Человек, у которого я остановился, был засечен раньше органами КГБ. Другого объяснения провалу не нахожу. Но я ушел. И следы путал основательно…

Теребя рукой подбородок, Василий Константинович курил и больше не перебивал племянника. Рассказывая, Павел чувствовал, что подкидывает дядюшке нелегкие задачи, и жернова его мозга усиленно пытаются переработать информацию. Правда, лицо Василия Константиновича ничего не выражало и ничего, кроме доброжелательного внимания, на нем нельзя было прочесть.

Это было лицо рано состарившегося человека. Он не был похож на его отца: пожелтевшая кожа, складками оброс тяжелый подбородок, седеющие брови торчали редкими метелками. Но вот он заговорил.

— Я так понимаю, тебе надо надежно укрыться и отсидеться. А еще лучше пристроиться на работу. Там будет видно. Главное, не привлекать к себе внимания. Коль пошли по твоему следу, то оставят его уже вряд ли. О твоей поездке сюда, надо полагать, они не догадываются. Так что тут и отсидишься. Наше родство им, конечно, неизвестно… Ну ладно, все образуется. Дарья Ивановна в курсе некоторых моих дел и о твоем возможном появлении тоже знает. — Василий Константинович подошел к двери и негромко позвал жену. — Даша, познакомься, это сын Ивана. Поживет пока у нас, зови его Павел. Если кто спросит, говори, сын моего друга, из района приехал, хочет обосноваться в городе. А теперь давай накормим человека.

После завтрака Павла разморило, и Василий Константинович отвел его в большую светлую комнату.

— Отдыхай. Успокойся. Если ты ушел чисто, никто тебя у меня искать не будет. Поверь моему опыту, все образуется, Спи!

Василий Константинович проводил взглядом руку Павла, когда он спрятал под подушку пистолет.

— Думаю, эта машинка тебе не понадобится, — и он осторожно притворил дверь.

4

«Москва

Михайлову

Весьма срочно!

Сообщаю, что в доме Волкова вторые сутки пребывает человек 27—30 лет. Стройный, выше среднего роста, шатен. Удалось сделать фотографию. Снимок высылаю спецсвязью. Других данных пока получить не представилось возможным. Степанов».

— Твое мнение, Сергей? — дав прочесть сообщение Фомину, спросил Михайлов.

— Думаю, что это он. Может быть, не ждать фотографии?

— Возьми ручку. Вот бумага. Давай вместе набросаем ответ, — и Михайлов продиктовал:

«Записка по «ВЧ»

Псков

Степанову

Чрезвычайно срочно!

Предполагаем, что в доме Волкова укрылся разыскиваемый нами агент иностранной разведки Юрьев Павел Юрьевич, он же Орлов Павел Семенович, он же связан с псевдорелигиозной антисоветской организацией «Славянская миссия». Примите меры по организации за ним круглосуточного наблюдения. При попытке покинуть город задержите, соблюдая максимум осторожности, преступник предположительно располагает оружием. Для проведения совместной операции по аресту разыскиваемого к вам вылетает руководитель розыска майор Фомин и старший лейтенант Мишин».