Как выяснилось уже потом, Ольга — так ее звали — должна была идти на спектакль с подругой. Но та в последний момент отказалась — приехали какие-то родственники. Павел остался доволен и спектаклем и соседкой. Ольга, чувствовалось, любила театр и хорошо знала актеров. В антракте он пригласил ее разделить с ним удовольствие проглотить лучшее в мире московское мороженое. Она посмеялась над этим выражением и приняла предложение. Павел вел себя скромно и так внимательно слушал, что Ольга получала удовольствие от того, что просвещала «сибиряка». Глядя на Ольгу, он вспомнил было рассуждение Брауна: «Хорошо, если у вас будет женщина»», но сразу постарался забыть эти слова. Ему было просто приятно сидеть рядом с Ольгой.
Они вместе вышли из театра. Он проводил ее до метро, рассыпался в благодарностях за билет и за компанию и предложил, если это возможно, совершить хотя бы еще один культпоход. Сначала Ольга мялась, не давая определенного ответа, потом вздохнула:
— Ну ладно, запишите телефон…
3
Лето кончалось. Божков жил в вечной тревоге и никак не мог преодолеть в себе чувство страха перед тем, что ждет его впереди. Что ждет? Ну если бы он сразу по приезде в Москву сделал решительный шаг и, рассказав все, разорвал цепи, так неожиданно сковавшие его. Ведь все — сплошная нелепица. Все, что произошло там. Он сам осознал, что вся эта история была заранее спланирована, что он стал жертвой провокации. Но труп? Он хорошо помнил ту камеру и труп того молодого парня. Это была не восковая кукла, а труп с пятном запекшейся крови на сорочке. И эта рука, которую с силой поднял офицер… И этот глухой стук, с которым она ударилась о каменный стол…
Андрей худел, много курил. Он писал реферат, который являлся своеобразным отчетом о его поездке за границу. Писал мучительно, еле выжимая из себя мысли и фразы. Работой над рефератом оправдывали домашние и сослуживцы его нервозность и провалившиеся глаза.
— Ты болен, покажись врачу, — настаивала жена. — Ты сам на себя не похож.
Уже трижды Божкова вызывал к себе начальник отдела и начинал разговоры о работе за рубежом. Но он отказывался, мотивируя болезнью ребенка, тещи, с которой можно было бы его оставить. Ему предлагали оказать помощь, показать мальчика видным специалистам. Но он всячески уходил от разговоров. Он лгал. И эта ложь ложилась еще одним грузом на его совести, которую он так и не нашел мужества очистить.
«Вам нужно остаться в Москве. Поездки будут потом, — помнил он настойчивые, как гипноз, слова того человека, который выставлял себя его спасителем. — Вас найдет наш человек. Нам нужны будут совсем незначительные услуги. И все. Но вы должны на год-другой остаться в Москве, закрепиться в своей системе…»
Кошмарный сон. «Может быть, еще ничего не случится? — всплывали в голове по-детски наивные надежды, — Ну а вдруг бы я действительно все уже рассказал где следует. И они испугаются…»
Звонок по телефону раздался в конце июля. Позвонили на работу. Произнесли условные слова. Указали место свидания. Часы встреч и дни он знал. Его еще там заставили их запомнить и многократно повторить.
И тогда он решился. Он немедленно пойдет и все расскажет, но… сначала узнает, чего от него хотят…
Божков трижды ходил на указанное место. Но никто не являлся на встречи. Прошло десять дней. Звонков больше не было. Вдруг как-то вечером, когда он был дома, в трубке раздался тот же голос. Говоривший сказал только три короткие фразы: «Перестаньте нервничать, Андрей Викторович. И не дурите. Подумайте о безопасности ближних». Сказал и повесил трубку…
Божков не спал всю ночь. Разбитый и растерянный ушел на работу. Перед обедом его вызвал начальник отдела.
— Раз уж вы так отбиваетесь от поездки за рубеж, я думаю, вам следует попрактиковаться на аппаратной работе. Это полезно, поверьте мне. В дальнейшем пригодится. Как вы смотрите на то, чтобы поработать референтом начальника протокольного отдела? Я советую… Даже порекомендовал вас.
— Спасибо. Я согласен. Но…
— Никаких но, Андрей. Поверьте, это принесет вам пользу. Идите на переговоры…
4
В конце первой недели пребывания в Москве Павел впервые встретился с чувством опасности. Он гнал от себя эту мысль, но, уже раз войдя в мозг, она стала возвращаться, напоминая о себе.
Вернувшись вечером, он застал в квартире вместе с Вадимом Петровичем крепкого, стриженного под бобрик старика. Они пили чай, на столе стояла шахматная доска.
— Ну вот он и явился, ваш племянничек, — сказал старичок и представился: — Тит Игнатьевич Головков, сосед Вадима Петровича по площадке. Вот зашел сразиться. Вы шахматы любите, Павлик?
— Да, играю, — ответил Павел.
— А я вас в окошко видел, — вдруг заулыбался Тит Игнатьевич. — Дай, думаю, зайду к Вадиму Петровичу. Жильца, что ли, думаю, пустил? Родни-то, знаю, у него нет. А выходит, что есть. Племянник, значит?
Павел кивнул и придвинул стул, подсел к столу.
— Усы решили отпускать? — опять заговорил словоохотливый сосед. — Сейчас молодежь хочет обязательно растительности. Некоторые поповские бороды носят. Ну, а усы — это еще ничего…
— Ну и кто же у вас победитель? — спросил Павел, стараясь направить разговор в другое русло.
— Ды мы с ним как Петросяны, — громко рассмеялся Тит Игнатьевич, — все ничьи да ничьи. — И тут же спросил: — Надолго к дяде или насовсем хотите в центр перебираться? Я слышал, из Сибири вы?
— Из Сибири, находился сегодня по вашему асфальту, ноги болят.
— Ну вот уж и болят! Небось зазнобу завел и провожал? Точно? — лукаво подмигнул Тит Игнатьевич. — Ох, понятно. Холостой еще или как?
— Да холостой еще, — вставил Вадим Петрович и, вздохнув, добавил: — А ты на нас, стариков, Павлик, не смотри. Если устал, иди ложись…
Павел оценил эту помощь и, ухватившись за предложение Кисляка, устало улыбнулся.
— Вы уж извините, Тит Игнатьевич. Пойду лягу.
— Ну-ну, — сосед покачал головой.
Уже в своей комнате Павел слышал разглагольствования Тита Игнатьевича:
— Хорош, видать, парень. Профессия у него строительная? Да? Если тут останется, тоже хорошо. В Москве сейчас нас, пенсионеров, много развелось. А молодежь нужна не меньше, чем сибирским стройкам. Город строится. Если о прописке дело пойдет, так мы, общественники, поддержим. Ты один живешь, жениться не собираешься?.. Вижу, нет. Так с ним веселей будет.
— Это конечно, — соглашался Вадим Петрович.
— А ты пока временную прописку сделай. Как положено. А то вроде бы человек — нигде…
Тит Игнатьевич, гремя шахматами, ушел через полчаса. Павел, потушив свет, лежал притихший.
— Можно? — заглянул в комнату Кисляк.
— Что это за сосед? — спросил Павел.
— Да полковник в отставке, бобыль, как и я. Общественник активный. Всем помочь хочет.
— Только бы мне не помогал, — мрачно сказал Павел.
— Вообще-то он летом больше на даче своей живет. А сейчас как назло черт его принес. И дотошный, знаете ли, мужик. Мне как-то тут бандероли приносили, так и то он заметил, все спрашивал, что да от кого.
— Что это за бандероли? От Антона Васильевича?
— Да нет. — Вадим Петрович осекся, помолчал. — Сам не пойму от кого. Книги разные были религиозные. Еще журнал «Свет на Востоке»». И листовки какие-то.
Павел привстал с кровати.
— «Свет на Востоке», говорите? А когда же это было?
— Да с год назад примерно. Пришла одна женщина. Стала спрашивать жену мою Татьяну. Назвалась Тамарой Павловной, ее давнишней знакомой. Ну что же, думаю, могли быть разные знакомые. Пригласил в дом. Рассказал о горе. Она посочувствовала, всплакнула. Чайку с ней попили. Интересовалась моим холостяцким житьем-бытьем, стала вспоминать покойницу. Говорит, святая, мол, была женщина. Жила богобоязненно, в смирении. А муки какие терпела, когда, мол, в плену была в Германии. Тогда же она, Тамара Павловна это рассказала, супруга моя, вступила в евангелистскую общину. Это когда нас американцы освободили. Тут меня словно бы озарило. И то, думаю, верно. Татьяна Тихоновна и впрямь богомольна была, особо когда тяжело занедужила. И меня хотела в веру обратить.
