— А я думала, что речь идет об операции, — сказала Сильва и вспомнила, что, когда она впервые пришла в госпиталь, Чалев был первым, кто принял ее и повел по лабиринту врачебных сомнений и волнений. Он не навязывал ей свои знания, а только проявлял понимание и тем самым быстро завоевал ее доверие. Она привыкла к его присутствию и уже не могла себе представить, как бы чувствовала себя, если бы его не было рядом. Во время ночных дежурств она делилась с ним всем, что ее волновало. Поделилась даже тем, что недовольна своим отцом, который после смерти матери остался один и делал все, чтобы дочь всегда чувствовала его сильную руку, на которую могла бы опереться.

— Я не хочу зависеть ни от кого, — часто в конце разговора повторяла она.

Слушая ее, Чалев снисходительно улыбался, брал девушку за руку и долго смотрел ей в глаза.

— Ты рождена не для этого мира... Не для этого! — говорил он и гладил ее волосы, как будто имел дело с маленькой девочкой.

Прекрасными были эти ночные разговоры! Поэтому она всегда стремилась, чтобы их дежурства совпали.

А вот на этот раз он не отгадал ее мысли. В последнее время она замечала в нем что-то странное — он стал рассеянным, нервным. Когда она попыталась разобраться, что с ним, он смерил ее холодным взглядом и только пробормотал:

— Ты навсегда останешься ребенком. Для тебя жизнь — утопия, а не реальность.

Эти слова встревожили Сильву. Они принадлежали какому-то другому Чалеву, которого она не знала и не хотела знать. Сильва верила в их дружбу. Неужели ее так легко можно разрушить?

Еще больше она удивилась, когда несколько месяцев назад он запер ее в кабинете и начал говорить о своей любви. Его слова звучали как заученные реплики. Когда он стал повторять их, чтобы быть более убедительным, она не сдержалась:

— Это я уже слышала. Ненавижу поспешность. И многословие в этих делах — утомительно. Я тоже могу сказать, что люблю тебя, но это еще не все.

— Сильва... — хотел что-то сказать Чалев, но она не дала ему докончить:

— Я тебе сказала, что мне не приятна любая поспешность, даже если она продиктована сердцем...

Все это случилось довольно давно. А теперь — эта бессонная ночь, сомнения и...

— ...Я все обдумал, Сильва, — он положил руки ей на плечи, но она выпрямилась, сжав свои пальцы, которые предательски подрагивали.

— Ребенку осталось жить всего несколько часов, — начала она снова, думая об операции.

— А нам?..

— Что нам? — Сильва посмотрела на него удивленно.

— Думает ли кто-нибудь о нашей жизни? — спросил Чалев.

— Но ребенок умрет, если мы будем продолжать мудрствовать. Мы же врачи... — Сильва хотела вызвать хоть словечко сочувствия, понимания, но Чалев остался безучастным.

— Я тебя люблю, Сильва. Если ты сейчас не ответишь, завтра может быть поздно.

Его холодность заставила Сильву прийти в себя и справиться с внезапно охватившей ее неуверенностью. Она взяла историю болезни ребенка, подготовленного к операции, и направилась к двери.

— Сильва! — раздался голос Чалева.

— Сейчас я должна думать только об операции. Ведь решается, жить или не жить ребенку...

— Подумай! — Чалев сделал вид, что не расслышал ее слов. — Сегодня вечером жду от тебя ответа. Больше я так не могу.

— Сегодня мне предстоит сделать двадцатую операцию, — сказала Сильва. — Если она пройдет успешно, мы это отпразднуем. Двадцать жизней...

— Договорились!.. — оживился доктор, уловив в ее словах искорку надежды. — Скажи только где. Ночь принадлежит тебе.

— Лишь бы операция удалась! — Она сжала руки и остро ощутила свои пальцы. — Дома никого нет...

— Согласен, — улыбнулся Чалев. По собственному опыту он знал, что иногда ночь помогает решать и самые безнадежные вопросы.

— С чем ты согласен? — удивленно посмотрела на него Сильва.

— С тобой! С твоим предложением!

— Ах, вот как!..

— Ночью все и решим! Я тебе докажу... — заговорил он оживленно, но она его прервала:

— Я ухожу! Ребенок ждет. — Ей стало больно, что он ее не понял.

...День прошел. Остались позади и операция, и этот разговор, который радовал и смущал. Ее радовали нежные нотки в его голосе, а смущала какая-то холодность в его взгляде, его уверенность в том, что все будет так, как он сказал.

Сильва исполнила свое обещание и в тот вечер пригласила коллег повеселиться. Никто ее не спросил, как она выдержала пять часов операции. Но если бы ее спросили об этом, она ответила бы так, как отвечала и раньше: «Верила, что операция мне удастся!»

Магнитофон был запущен на предельную громкость. Танцующие, взлохмаченные, вспотевшие, разговаривали, толкались, смеялись.

Сильва взобралась в одно из кресел и победоносным взглядом оглядывала пеструю толпу гостей. Они явно забыли, по какому поводу собрались у нее. Большинство из них не знали ребенка, которому была сделана операция. И Сильва пыталась не думать о нем. Она чувствовала, как ее душа переполняется радостью.

С портрета на противоположной стене на нее смотрела мать. Если бы она была жива, Сильва, наверное, не блуждала бы в поисках правильного решения, не искала бы опоры где-то на стороне. Мать бросила гранату, чтобы испепелить прошлое, и сама погибла от нее. Но прошлое не испепелилось. Только остался дом без хозяйки, ребенок без матери.

И что же дальше?.. Сильва отвела взгляд от портрета. Она решила, что ему там не место. Бывали такие минуты, когда Сильва страдала из-за того, что она дочь этой женщины.

— Хватит! — крикнула она. — Чалев, останови магнитофон!

Доктор поставил на стол свою рюмку с водкой и нажал кнопку. Его лицо сияло от радости — наконец-то Сильва обратила на него внимание.

«Вот теперь и я начну... Она все-таки женщина. Ей будет легко сменить скальпель на детские пеленки...» — И он, засунув палец в вырез жилетки, встал у стены и с чувством превосходства измерил взглядом притихшие пары.

— Хочу танго! — сказала Сильва и встала в кресле. Двое гитаристов опустились перед ней на колени, и в гостиной раздались грустные аккорды. Сильва запела. Голос у нее был негромкий, низкий, и она увлекала слушателей своей искренней страстью. Потом схватила подушку с дивана и начала с ней танцевать.

Чалев подошел и взял Сильву за руку.

— Прошу! Пусть это танго будет моим!

Она выскользнула из его рук и сделала еще круг одна. Потом вложила ему в руки подушку и танцующей походкой отошла.

«В нашем распоряжении еще несколько часов!» — с какой-то мрачной угрозой подумал он, и глаза его помутнели.

Резкий звонок заставил Сильву замолчать. Она прислушалась. Ее отец никогда бы не позвонил, зная, что у нее гости. Она попыталась отгадать, кто мог пожаловать в такое время, но повторный звонок заставил ее пойти к двери.

— Это ты? — воскликнула она, и, пока подполковник Сариев подыскивал слова, чтобы объяснить причину своего полуночного посещения, она втащила его в коридор. — Я как раз думала о том, что надо было позвать тебя, чтобы вместе повеселиться. Нельзя сидеть все время дома одному!

— Мне нужен твой отец, — проговорил он. — Товарищ генерал дома?

Сильва удивленно посмотрела на него:

— Зачем?

— Сильва, случилось нечто ужасное, — он хотел сказать ей что-то, но она не стала его слушать.

— Какой же ты карьерист! — сказала она, стаскивая с него плащ. — Не сопротивляйся! У нас потрясающая компания, вот увидишь. А каких девушек я привела!.. — И не успел он даже опомниться, как она, толкнув ногой дверь гостиной, крикнула: — Музыка, туш!.. — Нервно зазвучали гитары, а танцующие рявкнули в один голос, приветствуя гостя. Сильва подождала, пока они успокоятся, и продолжала: — Подполковник Сариев, или, точнее, Огнян. Холостяк тридцати восьми лет, пьет и курит в пределах нормы. Женоненавистник!

Компания снова расшумелась. Кто-то включил магнитофон, и две девушки, пританцовывая, подошли к Сариеву.

И Чалев тоже засуетился.