– Ну, так вот.. Он сам где-то указывает: эта вещь о том-то и том-то, или уже потом, из самой музыки извлекают смысл – слушатели, или там музыковеды, критики?

– Гм, я как-то и не задумывался об этом… Ну, вот смотри, есть программные произведения – там уже из названия понятно, о чём речь. Например, сюита «Пер Гюнт» у Грига, или вот хотя бы «Картинки с выставки» Мусоргского. А если брать симфонии… Хм… Музыковеды изучают жизнь композитора – что с ним происходило в такой-то период, кого любил, на ком женился или не женился…что он вообще мог выразить в это время. Вот, у Чайковского – шестая симфония, она у него последняя, написал, и, по-моему, сразу умер. Так её играешь, и душа просто на части рвётся…

– Да, шестую я слышала… Марыся, что тебе нужно? Ты ведь уже поела…

– Пришла послушать лекцию о музыке. Можно её погладить?

– Да, осторожнее только, она кусается иногда.

–…А вообще, есть ведь разные музыкальные направления – ну, например, барокко или романтизм, да?…Там разные требования к исполнению. Вот, скажем Моцарт. Моцарта следует играть очень легко, вот так – пам-пам-пам! Ну, и вообще, композитор сам указывает в нотах, как играть.

– Но подожди, это форма, а…

– Нет, не форма! Вот, указывает, presto или andante, там… Ну и каждый музыкант ещё привносит что-то своё, по-своему исполняет.

– Но Костя, я всё же не согласна. В любом произведении – хоть в картине, хоть в тексте, хоть в музыкальной пьесе – есть форма и есть содержание. Содержание – это «о чём» – мысль, идея, смысл, а форма – это «как», какими средствами это содержание передаётся… И вот все эти ваши presto и allegro assai и тому подобное – это именно «как»…

Вероника перевела дух и засмеялась: снова она «включила учительницу», как её лучшая подружка всегда говорит.

Но Костю её менторский тон, видимо, не смущал, он помешивал чай в кружке и хмурил светлые брови, размышляя над её словами.

– Да нет… Ну, то есть, ты права, конечно. Но видишь, в музыке форма и содержание больше слиты, чем в литературе, например. И в музыке всё-таки больше чувства, чем мысли. Когда я учился играть, преподаватель мне всегда говорил: «Ну, вот представь – летняя полянка, солнышко светит, ..а вот – дождик пошел…» А я не могу картинки представлять, мне нужно – чувство: радость это, или печаль, или сомнение, или негодование…

– Да, пожалуй. Чувства. Ведь когда слушаешь музыку, редко возникают какие-то мысли, больше – именно эмоции.

– Ну да..

– Тебе налить ещё чаю?

– Давай, не откажусь.

– Осторожно, очень горячий. У меня нет льда, к сожалению. Я кипяток пью, а гости всегда просят охладить, разбавить. Но я гостей не ждала, сам понимаешь…

– Понимаю. Я тоже кипяток пью, прям чтоб обжигало.

– Ну, отлично. И мёд ещё бери, черпай прямо из банки.

– Угу… Ой, какие у тебя руки холодные! Как будто это не я, а ты битый час на морозе простояла.

– Всегда такие,… как у лягушки.

– Но с этим надо что-то делать.

– Что?

– Ну, что-нибудь. Ого, смотри-ка, снег ещё сильнее пошёл. Прямо валит хлопьями…

– Да… Интересно, а завтра будет снег? – Вероника задумчиво смотрела на летящий за окном лебяжий пух…

Костя сосредоточенно наблюдал, как золотистая тягучая капля стекает с ложки в его чай.

Им обоим хотелось глядеть, не отрываясь, только друг на друга, но оба ещё немного смущались такой долгожданной, удивительной близости.

– Завтра? А надо, чтобы был?

– Просто я загадала желание, и если в новогоднюю ночь будет идти снег, оно исполнится, а если нет, то не исполнится. Глупо, правда? Но я часто так загадываю: на снег, на дождь, на радугу. И ещё – когда электронные часы показывают одинаковые цифры, – если успею загадать желание, то сбудется…

– И что, сбывается?

– Не знаю! Я забываю потом! Но всё равно каждый раз загадываю, почему-то верю…

– Понятно. Завтра куплю пачку бумаги, дашь мне ножницы…

– Зачем?

– Ну как, зачем. Нарежу бумагу, и если снег не пойдет, заберусь на крышу и буду сверху сыпать – мимо твоего окна.

– Костя…Какой ты смешной…

– Да, прямо клоун по жизни… Вероника…Знаешь, чего я больше всего боялся, когда ждал тебя на скамейке? – он снова погрузил ложку в мёд, и крошечные пузырьки словно подсветили бледно-янтарную массу.

– Чего же?

– Я боялся, что ты придёшь не одна. Вообще-то, я был почти уверен, что с тобой кто-то будет, и не знал, что тогда делать.

– А всё-таки, что бы ты сделал?

– Говорю же, не знаю. Хотя нет, знаю. Пошёл бы и напился в каком-нибудь кабаке! Но ты пришла одна…

– Иначе и быть не могло. Я всегда одна. Всю жизнь.

– Неправда. Не может такого быть!

– Может, может.

– Не верю всё равно. Там ещё остался кипяток в чайнике?

– Да, я налью тебе.

– Я и сам могу налить. Не толкайся.

– Это ты не толкайся, я первая встала. Костя…

– Всё. Я тебя поймал, не отпущу теперь. Поставь чайник на место, ради бога.

– Костя…

– Молчи и закрой глаза.

– Я боюсь.

– Вот, теперь ты боишься. И чего?

– Не скажу, ты будешь смеяться.

– Да, сейчас прямо зайдусь в истерике… Говори.

– Боюсь тебя разочаровать.

– Только это?

– Кажется, да.

– Тогда не бойся. И вообще ничего не бойся, ладно? Никогда.

Вероника стояла перед зеркалом и внимательно, придирчиво рассматривала своё отражение. Простое синее платье, пошитое к Новому году у местной портнихи, сидело на ней безупречно. Длинные пепельно-русые волосы тщательно расчёсаны и привычно стянуты узлом на затылке. Она слегка подкрасила губы, пощипала щёки, чтобы появился румянец, и пошла на кухню проверить, как там чувствует себя пирог в духовке. Из динамика под потолком лилась музыка – искрящаяся, стремительная, радостная, и сейчас это определённо был Моцарт – увертюра к «Свадьбе Фигаро». Весёлая трель дверного звонка гармонично влилась в энергичную мелодию, Вероника побежала открывать, и в распахнутую дверь сначала шагнула зелёная и пахучая лесная гостья, а за ней уже боком протиснулся Костя.

– Представляешь, последнюю урвал, ещё чуть-чуть, и без ёлки бы остались! Ого, как пахнет вкусно! Что-то печёшь?

– Ну пирог, я же при тебе тесто ставила.

– Не заметил…

– Ну, разумеется, месье музыкант, вы были очень заняты разучиванием новой пьесы! – Вероника сняла с Кости шапку и шарф, аккуратно сложила на полку над вешалкой.

– Я тебя разбудил сегодня? Я закрыл двери и в комнату, и на кухню, а ты всё равно услышала…

– Костя, да я больше всего на свете хочу, чтобы меня именно так по утрам будили!

– Это ты сейчас говоришь, – засмеялся он. – А через месяц ты меня выкинешь с балкона вместе с инструментом! Знаешь, как это достаёт… И соседей, кстати, тоже…

Она покачала головой, улыбаясь, не отрывая глаз от его совсем ещё мальчишеского, раскрасневшегося от мороза лица, которое стало вдруг очень серьёзным.

– Вероника, я люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю.

«Боже, как просто это сказать, как легко – в ответ на чьи-то слова, а не первой, самой, не зная, что тебе ответят, и ответят ли вообще!» Она думала, что никогда, никогда этого не будет, но это случилось. Может быть, ей это всё просто снится? Может быть, ещё секунда – и она проснётся, и всё исчезнет, потому что это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Они договорились, что он приедет сюда ещё раз, весной. А летом, когда учебный год закончится, она вернётся домой. Но как далеко ещё до лета, как далеко до весны! И всё ещё может измениться в нём, а может быть, и в ней. …Нет, в ней – нет. А в нём – кто знает? Только сейчас не надо думать об этом, ведь сейчас всё хорошо, и они вместе.

Всё ещё прижимая её к себе и гладя её волосы холодными с мороза пальцами, Костя бросил взгляд в окно.

– Смотри-ка, снег всё-таки пошел! Значит, твое желание сбудется. Вероника, а что ты загадала?

(вольный пересказ одного сновидения)