– Слушай, иди пересядь вот туда, – говорит парень, нависая надо мной.

Смотрю: группа затихла, тогда уже почти в полном составе заполнившая аудиторию. Ждут веселой развязки. Интересно.

– А чё это от тебя так несет? – говорит мне футболист, нагло улыбаясь и косясь на своих, которые уже задорно светились, предвкушая концерт, как бы поддерживая и одобряя напор своего товарища по команде: «Давай, пора его поставить на место, дикаря псковского».

– Чё делал-то, что так воняет? – сверкая глазами, спросил он снова. – Давай пересядь поближе.

Такой спокойный, вроде никогда ни с кем не задирался, а тут, смотрю, прет как танк. Пять секунд я молча сидел в метафизическом ступоре, набираясь сил взорваться. Я чувствовал себя вымотанным после бессонной ночи, психика была как оголенный нерв. Глаза мои налились кровью, в висках пульсировало, сердце забилось в лихорадочном ритме. Откуда-то в голове всплыла установка двоюродного брательника, омоновца, сказавшего мне, когда я только приехал из деревни в Питер: «Андрюха, не жди, пока тебе жало набьют. Вот чувствуешь, что ситуация пошла не в ту сторону, – сразу бей со всей мочи в табло, а потом разговаривай».

Не помню, как я вскочил с места, только парта отлетела прямо на впереди сидящих ребят. Это мне уже потом рассказали. Я бешеным движением толкнул парня руками, ухватив его за грудки и машинально сделав подсечку, – уложил со всей мощи на пол. Он с глухим звуком ударился головой и затих. Я подержал его еще секунд пять прижатым к полу, затем встал и посмотрел на окружающих. По их лицам я понял, что драки не будет, никто на меня не дернется. Боятся. Поэтому я хоть и в аффекте был, но совершал весь этот процесс с какой-то даже эмоциональной игрой, с показательным вывертом. На страх. И знал, что сработает. Но глаза у меня были действительно бешеные. Я это чувствовал по испуганным лицам. Они увидели в моих глазах что-то такое, что уберегло меня от стычек в дальнейшем. Наверное, все подумали, что этот дикарь из Псковской губернии – с какой-то темной и странной начинкой. А я действительно был темным…

Бить с одного удара в челюсть взрывом всей своей лихости и видеть, как твой оппонент глухо падает столбом, было мне не впервой. И если этот оппонент здоров или вскользь удар прошел, ты помогаешь ускорить его падение подсечкой и толчком руки, как бы сопровождая и надавливая его книзу, чтобы не опомнился. И начинаешь добивать его на земле, пока он не успел закрыть руками лицо, опешив от первого удара, и у тебя есть секунд пять, чтобы нанести контрольные.

Да, это были мы, из девяностых. И чего только мы не делали, сумасшедшие дети сумасшедшего времени! Каких-то страшных поступков, конечно, мы не совершали. Не успели. Слава Богу! Но шли именно к этому – к краю бездны, упав в которую уже никогда бы не выбрались. Подумать об этом – мурашки по коже бегут. И кто знает, чем бы все закончилось, если бы нас не разогнали тогда по сторонам!

О Питер, как я благодарен твоим огням! Ты зажег в сером болоте моего сердца жизнь. Как я благодарен громадным стенам твоей лавры, где душа моя коснулась икон и благодати! Как в тебе я захотел жить!

Петербург, спасибо за то, что в своих благодатных туманах ты подарил мне светлое небо и любовь. В твоих огнях просвечивается лик Христа. Спасибо, любимый мой город!

Из мрака школьного двора вдруг появилась фигура. Быстро, как приведение, она проскользнула сквозь толпу сбившихся у крыльца подростков, с воздушной легкостью взлетела по ступенькам, загремела замком железной двери и во весь створ распахнула ворота в темное пространство затаившего дыхание спортивного зала. Детей, притихших от появления призрака Кентервильского замка, стало медленно засасывать в проем двери, как в черную дыру.

Призрак был высокого роста, одетый в бежевый плащ, на голове – «петушок» советского типа с логотипом «СССР», из-под плаща выглядывали красные штаны с белыми лампасами. Призрак стоял неподвижно и ждал, пока всех засосет в открытую дверь. Я шел последним. Когда все провалились в пространство зала, я остановился напротив фигуры, и несколько секунд мы смотрели друг на друга, освещенные белым светом луны. Затем лампы в зале зажглись, прямоугольный луч света из дверного проема озарил силуэт призрака – и меня как лезвием полоснул острый взгляд из-под черных бровей пожилого, но статного и красивого человека.

Это был тот самый Кощей, как за сухопарость и высокий рост иногда называли его между собой воспитанники, – тренер по волейболу этой спортивной школы Валерий Семенович Константинов. Всмотревшись в мое лицо, как будто бы считывая информацию, он спросил:

– Ты кто?

У меня подкосились ноги, и я дрожащим голосом ответил:

– Я в колледже учусь. Из Пскова приехал. Можно у вас…

Он не дал мне до конца промямлить монолог, который я долго репетировал, но все из него позабыл, – нервно, пренебрежительно скривил губы и спросил, глядя на меня сверху вниз:

– Из какого колледжа?

– Я?

– Ну не я же, – раздражался призрак.

– Я из спортивного. На Обводном который.

– Какого ты года? – продолжал он допрос.

– Восьмидесятого, – ответил я.

– Ты опоздал на семь лет!

И после этих слов тяжелая железная дверь с грохотом закрылась перед моим носом, оставив меня на крыльце во мраке темной осени, с этими семью бесполезно прожитыми годами. И только маленький пучок света настырно пробивался сквозь замочную скважину, намекая на то, что надежда умирает последней. Если в сердце светится мечта, то исходящие из нее лучики обязательно найдут возможность пробиться через любую, даже самую крепкую, дверь.

Я стоял, как пришибленный, после такого быстрого разворота событий и сквозь звон в ушах соображал, что мне делать дальше. С минуту потоптавшись у порога, я решил, что на дерзость нужно отвечать дерзостью, и вошел в зал.

Спортивная площадка еще пустовала, только несколько мальчишек лет семи играли в догонялки; остальные были в раздевалках. Тренера я тоже не увидел и сел на скамейку поближе к двери, чтобы сразу покинуть помещение, если меня заметят и повторно укажут на выход. Но при всей сконфуженности и неловкости я ощущал, как во мне просыпается какая-то наглость, ответная реакция на дерзость со стороны незнакомого человека. И правда, что я ему сделал такого, чтобы так вот захлопывать дверь, да еще перед самым носом? Робость моя исчезла, я осмелел и неудержимо захотел отмстить – или хотя бы продолжить этот неприятный диалог, чтобы окончательно убедиться в бесполезности моего намерения здесь остаться. Я думал: если меня прогонят еще раз, то я хотя бы буду знать, что это не случайность, что здесь такая атмосфера, такой закон. Тогда я с легкостью уйду и не пожалею.

Постепенно спортсмены стали заполнять зал: разминали кисти, хохотали, озорничали и подсмеивались друг над другом. Мальчишки возились между собой, а девчонки кучковались в углу, игриво, не без интереса посматривая в мою сторону. Наконец тренер влетел в зал, громко хлопнул в ладоши, как бы задавая строгий тон и рабочий темп, в который дети самостоятельно не могли войти, и дал команду: «Построились!» Все построились. Кощей что-то буркнул, и колонна затопотала по периметру.

Все закипело, зашевелилось: началась тренировка. В пространстве происходило таинство созидания. Хаос превращался в организованный процесс творчества. Созидающее ядро в виде тренера беспокойно, как клуша, собирающая в кучку то и дело разбегающихся цыплят, порхало по площадке, изредка на несколько секунд приземляясь на стул у сетки, и тут же снова взметалось, размахивая руками, раздавая команды: что-то кому-то объясняя, кого-то поправляя, на кого-то покрикивая. И все это происходило в ритме стучащих об пол мячей, звонких детских голосов и какой-то необъяснимой торжественной радости, сливаясь в приятный для слуха и глаза хор тренировочного процесса. Во всем здесь царила атмосфера тепла, действия, преодоления, дружбы – того, что называется творчеством и жизнью. И мне это нравилось!