- Подождите, пожалуйста. Метр сейчас явится. Он в клиническом корпусе.
На какой-то миг Хавкин испытал укол ревности к худенькому мальчишке со светлыми и легкими, как у птенца, волосами. Ревность и нежность. Одновременно. Вот он, новый, пока еще никому не ведомый Хавкин, а может быть, и Пастер какого-нибудь тысяча девятьсот тридцатого года. Сегодня он по праву юности занял твой препараторский стол, а завтра, кто знает, может быть, опровергнет все, что ты с таким трудом создал в науке. Соперник? Скорее всего, хотя пока ему, наверно, и в голову не приходит, что когда-то он поднимет руку на своих учителей. Но такова неизбежность научного поиска. Даже Пастер не уберегся от разоблачения своих ошибок, а Мечников по сей день безнадежно оспаривает пользу противохолерных прививок, хотя препарат, созданный его учеником, уже спас тысячи жизней.
Хавкин прошелся по лаборатории и остановился за спиной юноши. Скучное занятие - прокаливать на огне серебряные и платиновые проволочные петли, которыми бактериологи будут потом доставать из пробирок заразный материал. Скучное, но, очевидно, необходимое занятие. С этого начинает каждый переступающий порог Дома Пастера; начинает и этот птенец, чтобы в один прекрасный день сказать свое собственное слово в науке и оставить далеко позади героического Иерсена, мудрого Мечникова и труженика Ру. Да, тихие мальчики, прошедшие жестокую школу института, становятся потом достойными соперниками.
Препаратор обернулся.
- Вы очень спешите, мосье? В этом клиническом корпусе всегда неожиданности. Можно пригласить доктора Ру, но он так не любит, когда его отрывают от больных…
- Не беспокойтесь. Я подожду.
Нежность взяла верх. Славный парень. Ему, конечно, нелегко приходится у сверхобъективного педанта Ру. К тому же у препаратора не ладится пока с французским языком. Немец или скандинав? А может быть, русский?
Ру вошел тихо и стремительно, как он входил в лабораторию пятнадцать и двадцать лет назад. Сухощавый, весь какой-то узкий, в неизменно сером халате, он, как нож, рассек собою пространство. Глубоко посаженные, удивительной зоркости глаза его сразу заметили, что гость слишком свободно разгуливает по лаборатории, а препаратор отвлекается от своих обязанностей. Он не сделал замечания. Поздоровался, сел и, только посылая помощника за профессором Мечниковым, чуть педалируя распоряжение, дал понять, что недоволен. Таков стиль Эмиля Ру - корректность и непреклонность в большом и малом. Поздоровался он так, будто только вчера расстался с бывшим сотрудником… Институт счастлив принимать в этих стенах своего воспитанника. Институт имеет все основания гордиться деятельностью мосье Вольдемара в Индии. Он, доктор Ру, искренне рад, что занятость не помешала мосье Вольдемару навестить родные пенаты.
Вполне возможно, что доктор Ру и впрямь рад, но на узком лице с горбатым гасконским носом нельзя уловить решительно никаких эмоций. Справедливый и честнейший Ру, в отличие от своего прославленного земляка д'Артаньяна, никогда не допускает расточительства в области личных чувств. Зато Илья Ильич весь в эмоциях. Ввалился по-домашнему: очки сидят как-то наискосок, длинный плед с кистями волочится по полу/
- Володя! Умница, что приехал! Прости только, ради бога: от объятий воздержусь - простужен вдребезги. А следовало бы тебя потискать: не очень-то жалуешь нас вниманием.
Сел, снова вскочил, стал напротив, склонив лохматую голову:
- Хорош, ничего не скажешь, хорош! Раздобрел, расправился, чистой воды британец… - В голосе и гордость, и зависть, и грустинка - годы-то, годы…
Ру, однако, не дал землякам углубляться в расспросы и воспоминания.
- Я не очень ясно понял, мосье Вольдемар, - напрямик врезался он в разговор, - о каких консультациях писали газеты, когда комментировали вашу поездку в Берлин и Париж? Вы приехали о чем-то посоветоваться с нами?
Хавкин опешил. Не ожидал, что вопрос будет задан в такой резкой форме. Попробовал говорить о трагической истории в Малковале, но Ру перебил:
- Это все известно. «Ланцет», «Британский медицинский журнал» и «Журнал тропической медицины» достаточно четко изложили обе точки зрения. Что же вы хотите теперь?
Илья Ильич, погасив улыбку, тоже посмотрел вопрошающе,
будто впервые услышал о пятилетних мытарствах своего ученика. Что это с ними? Осуждают? Но за что же? От них, своих наставников, он не скроет ничего. Он добивается, чтобы Индийское правительство дало ему полное, безоговорочное и публичное оправдание. Так же официально оно должно заявить о несомненной ценности вакцины. Это совершенно необходимо, ибо без официальной реабилитации в Индии доверия к прививкам не вернуть.
- Достоинства препарата никто как будто не оспаривает…
- И тем не менее прививки прекращены.
- Это дело временное. Ваша вакцина" уже почти реабилитирована.
- А я - нет.
- И вы хотите…
- …чтобы Институт Пастера поддержал мои справедливые требования.
- В письме к Индийскому правительству?
Владимир заметил, как Мечников с непривычной для него быстротой, почти воровато, глянул из-за очков на Ру. Что бы это могло означать? Видимо, они уже все обсудили заранее, и ответ предрешен. Отказ? Ру повесил голову, будто предавшись глубокому раздумью. Пока не произнесено окончательное «нет», надо напомнить ему самое главное.
- Метр, вы, очевидно, помните, что всего лишь за год до трагедии я представил институту точнейший отчет о методах приготовления вакцины. Вы не усомнились тогда ни в едином пункте.
- Я и сейчас верю: препарат готовился в бомбейской лаборатории по всем правилам асептики, - вскинул голову Ру. - В этом убеждены все в нашем институте. Да и большинство бактериологов Европы тоже. Неясно другое: зачем затеяна эта аффектированная борьба с администрацией? Кому нужны письма профессора Росса, более напоминающие прокламации социалистов, нежели объективные заявления человека науки?
Ру встал. Сутулый, но все еще высокий, он, как пророк, вознесся над сидящими. Голос его был тверд, так же тверд, как и его решение.
- Британские власти недовольны вами, Вольдемар, и у них достаточно оснований для этого. Вы оказались в центре политического конфликта, да, политического, а не научного. И тут уж, извините, начинается область, в которой мы не компетентны.
- Отстаивать свою честь и честь научного открытия - значит заниматься политикой?
Пустые слова. Ру не слышит их. Политика всегда была для него самым страшным жупелом. Вот и Мечников медленно и слишком старательно протирает очки, всем своим видом давая понять, что тема исчерпана. Уйти? Признать, что справедливости нет даже здесь, в Доме Пастера? Неужели это тот самый доктор Ру, что часами просиживает возле самых безнадежных своих пациентов? Ведь это его называют «Ру-добродетель»…
- Дорогой метр, я вынужден повторить: речь идет о человеке, единственная вина которого состоит в том, что группа британских чиновников в Индии избрала его козлом отпущения за свои служебные промахи. Я прошу вернуть мне совсем не так уж много - мое доброе имя…
И снова тот же едва уловимый взгляд Мечникова. Но Ру ничего не видит и не слышит. Он присел к столу и теперь листает книжку «Британского медицинского журнала». Разыскав какую-то заинтересовавшую его страницу, директор поднимает на собеседника свои глубокие острые глаза. Голос его звучит почти отчужденно:
- Когда сумасшедший в психиатрической лечебнице бросается на врача с дубиной или тифозный больной заражает своего исцелителя, врач не вправе требовать возмещения. Мы ничего не должны желать для себя лично. Ничего. Ни богатства, ни славы, ни чести, ни даже безопасности.
- Но мои гонители не психопаты, не тифозные. Они вполне здоровые люди, метр. Это - травля! Просто травля…
Мечников нетерпеливо заворочался под своим пледом. Он молчал, до сих пор явно повинуясь какому-то тайному запрету. Но тут не выдержал. Сердито сопя, полез в гущу спора:
- Простите, дорогой Ру, но, право же, после всех этих разговоров мне начинает казаться, что я уже пострижен в монахи. Не слишком ли мы сегодня суровы к себе и другим? Так ли обязательно, чтобы врач или биолог, спасающий людей с помощью вакцины, был непременно мучеником и жертвой? Я не помню что-то, чтобы Пастер позволял наступать себе на ногу. Зато я вспоминаю, как в Медицинской академии, где некий субъект попытался однажды издеваться над ним, Пастер вызвал обидчика на дуэль. Сегодня в нашем прелестном институте мы пожинаем плоды величия Пастера. Но давайте же отдадим себе отчет в том, что он достиг признания не только с помощью своего гения, но и потому, что твердо отстаивал свою честь ученого.
