Я думаю, что мы должны согласиться с профессором Симпсоном («Британский медицинский журнал» от 9 февраля 1907 г.), который утверждает, что столбняк попал в бутыль в момент, когда ее открывали. Но если даже яд попал во флакон еще в лаборатории, то почему, собственно, наказан Хавкин? Неужели власти так невежественны в науке, что представляют себе, что директор большой лаборатории, путем сложнейшего процесса производящий тысячи доз вакцины, делает все это своими руками и может даже при самом заботливом и добросовестном отношении гарантировать качество любой крошечной дозы?¹ Это то же самое, что наказать человека, принесшего нам миллионы фунтов стерлингов за то, что он потерял один пенс.

Эта история наводит на мысль, что судить надо не Хавкина, судить надо Индию и ее правительство. Судить за равнодушие к пауке, за тупость, несправедливость и чудовищную неблагодарность к своему подлинному благодетелю. Кстати, это не единственный случай подобного отношения к уважаемым, но беззащитным деятелям науки. Если приговор Хавкину не будет быстро исправлен, такие люди будут очень и очень серьезно колебаться, прежде чем ехать в страну, где ими так пренебрегают.

Преданный Вам

Рональд Росс,

профессор тропической медицины

в Джонстонской тропической лаборатории университета,

г. Ливерпуль.

Опубликовано в «Таймс» 15 марта 1907 года.

V

Издателю газеты «Таймс»

от Ф. С. П. Лили - члена парламента

Сэр, огорчительно, что столь уважаемый человек, как профессор Росс, встал на защиту собрата по науке и при этом оказался несправедливым к другим людям… Проф. Росс имеет смелость утверждать, что «в разгар этого шквала Хавкин был единственным человеком, сумевшим предпринять эффективные меры против эпидемии». Это ошибка. Любой искренний человек, который видел преданность, с которой вице-король лорд Санд-херст отдавался работе, неся на себе груз личной ответственности, отбросит заявление профессора Росса. Что же касается вакцины Хавкина, то я убежден: среди восточного народа никакое лекарство, которое связано с вторжением в жилище и разделением семьи, не найдет поддержки. В то же время установление заградительных кордонов являлось одним из самых действенных средств во время эпидемии. Кордон на реке Махи, например, осуществляла так называемая «территориальная армия защиты». И если чума была остановлена, то, скорее, благодаря этой самозащите, а не прививкам, которые в конечном счете дают лишь индивидуальный иммунитет на короткое время…

Ваш

Фредерик Лили.

Опубликовано в «Таймс»

22 марта 1907 года.

VI

Издателю газеты «Таймс»

от профессора Альберта С. Грюнбаума

Сэр, я надеюсь, Вы позволите мне присоединиться к проф. Россу и выступить в защиту мистера Хавкина. Мое письмо выражает чувства большинства тех, кто знаком с этими работами в нашей и других странах. Мне трудно сказать, как вакцина оказалась зараженной, если это не был акт недоброжелательства в лаборатории. Еще труднее понять, почему м-р Хавкин, который внес такой большой вклад в науку и здравоохранение, объявлен ответственным за это несчастье.

В таких случаях всегда нужен козел отпущения, и чрезвычайно важно, видимо, было найти лицо, которое можно обвинить. Еще не поздно поправить дело. И если ясное, убедительное письмо проф. Росса не заставит власти зашевелиться, мы должны будем написать официальный протест Индийскому правительству по этому вопросу.

Искренне Ваш

Альберт С. Грюнбаум.

Профессор патологии и бактериологии университета,

г. Лидс.

Опубликовано в «Таймс» 19 марта 1907 года.

VII

Курьерский Берлин - Париж прибывает на Северный вокзал в восемь тридцать две. Хавкин по привычке поднялся в половине седьмого. За три года в Европе он так и не отвык от индийского образа жизни. В Бомбее раннее утро - лучшее время для работы. А здесь… Вагон мчался сквозь тьму. Лишь изредка за черными, исполосованными косым дождем стеклами всплывали и таяли пятна света - курьерский, не сбавляя скорости, проходил какие-то неведомые станции. Туман и дождь - отличная погодка для человека, которого в Париже не ожидает ни одна живая душа. Конец октября. В гостиницах, конечно, еще не топят. Дежурная горничная удивленно вскинет брови: «Вам холодно, мосье? Странно. Можно, конечно, затопить камин, но это обойдется вам в лишние пять франков». Маленькая хитрость, но сколько таких хитростей ожидает приезжего в «столице мира»… Хавкин оделся и, оставив храпящего соседа-немца досматривать сны, перешел в купе-салон. Здесь было пусто и еще более сыро. На столе мерно подрагивала тусклая лампочка. Чтобы отогнать мысли о холоде и одиночестве, он принялся рассматривать купленные вчера в Берлине немецкие и французские газеты. Ничего нового, всё то же, что было позавчера и позапозавчера: перебранка англичан с немцами по колониальному вопросу и проблеме морских вооружений, какие-то убийства с тошнотворными подробностями, отъезды и приезды высоких персон. Русский министр иностранных дел граф Извольский в Париже. Портрет: плоское, будто стертая монета, лицо. Такие же стертые слова интервью: «Союз с Францией служит надежной опорой мира во всем мире. Мирные цели… счастье и процветание народа…» Чуть ниже отчет об испытании новой скорострельной винтовки, которой будет оснащена армия союзников… Апаш Коко напал на двух выходивших из бара художников… В Атлантике пошел ко дну пассажирский пароход «Баруссия». Кембриджский профессор Лайтфут в результате пятнадцатилетних исследований установил день рождения Адама - 23 октября 4004 года от сотворения мира. Парижская «Матэн» комментирует: «Сегодня праотцу человечества исполнилось бы 5911 лет и один день. К несчастью, он скончался 931 года от роду, что совершенно естественно для попугая, но для человека представляет образец редкого долголетия». В Индии чума - более миллиона смертей за полугодие; в России - бунты и расстрелы. Об этом коротко, на последних полосах. Трижды в разных газетах Хавкин наткнулся на свое имя. Берлинский корреспондент агентства Гавас сообщил, что известный бактериолог, борец с опасными болезнями мистер Хавкин, находящийся в конфликте с Индийским правительством, объезжает в настоящее время научные учреждения Европы для консультации со своими коллегами и вечером в четверг 23 октября отправляется в Париж для встречи с руководителями Пастеровского института. Журналист, очевидно, почерпнул эти сведения от сотрудников Коха в Берлине. Но кого сегодня может интересовать, куда и зачем едет бывший бактериолог Индийского правительства? Похождения апаша Коко привлекут несомненно более пристальное внимание публики.

Семь. Половина восьмого. Газеты прочитаны от корки до корки, а до Парижа еще целый час езды. Салон по-прежнему пуст, пассажиры спят. Конечно, курьерский - это не норд-экспресс, где катается знать, но и обитатели курьерского - средней руки негоцианты, обеспеченные туристы, преуспевающие архитекторы, врачи и просто рантье, едущие поразвлечься в Париж, - не привыкли подниматься слишком рано. Они появляются в салоне только в начале девятого. Из-за газетного листа Хавкин разглядывает своих спутников. Женщины, кое-как подобравшие волосы, мужчины с отросшей за ночь щетиной и мешками под глазами двигаются нарочито медленно, неохотно, не скрывая кислого выражения лица. В это холодное утро никому не хочется разговаривать. Люди молча раскрывали свои саквояжи и принимались завтракать, равнодушно, почти брезгливо. Даже немцы тянут свое пиво из толстых «мюнхенских» бутылок так лениво, будто делают это, лишь памятуя, что в Париж нельзя ввозить спиртных напитков. Жующие челюсти, полусонные глаза и равнодушие, равнодушие всех ко всему. Даже близость Парижа никого не волнует и не радует.