Хавкин потянулся к одежде. Костюм, аккуратно сложенный руками Мэри, лежал рядом с диваном. Поистине сегодня день великого прояснения. И «доброта» Сюрвайера, и его попытка сделать свою собственную «маленькую политику» на вакцине, и тот полный поворот кругом, который он совершил после выговора в городском управлении, - все обнажилось за считанные минуты. Тут не было, впрочем, больших открытий: чиновник есть чиновник, его руки всегда заняты одной работой - они удерживают кресло, на котором восседает владелец этих рук. Доброта, ум? Они вполне могут сопутствовать человеку, занимающему высокий пост. Но качества эти не имеют никакого касательства к поведению его на службе. Монтень, Бэкон, гуманные жесты, философичная болтовня - только мимикрия, приспособительная окраска мелкого или крупного должностного хищника. О них забывают в тот же миг, едва в опасности оказывается главное - карьера. О госпожа карьера…

Хавкин последний раз оглядел мрачноватый кабинет. Тащить корзину с фруктами - подарок Вирчанда - или собирать развешанные гирлянды не было сил. Темные, обитые тисненой свиной кожей стены, яркие пятна цветочных головок медленно плыли перед глазами. Цепляясь за стулья и спотыкаясь, он пошел к выходу. В коридоре и на лестнице было полутемно. Ступени мягко, как болотные кочки, уходили из-под ног. Пришлось прислониться к перилам. В вестибюле никого не было. Несколько шагов - и он, не замеченный, выберется из дома. Совсем небольшое усилие… Хавкин спустился еще на три ступени, когда из-за полуотворенной двери гостиной послышался голос Мэри:

- Нет, папа, Джозеф не виноват. Это я приказала провести их в кабинет. Ведь они друзья мистера Хавкина.

- Довольно с меня адвокатов! - рявкнул Сюрвайер. - Джозеф уже рассчитан, а мистер Хавкин сейчас одевается и, надеюсь, никогда больше не переступит порог нашего дома.

- Но он болен, папа. У него высокая температура. Он даже бредил…

- Пусть бредит в собственной комнате. Мне его бред надоел.

Спор утих, но не надолго. Хавкин успел спуститься еще на несколько ступеней, когда в гостиной с шумом отодвинули стул и голос Мэри твердо произнес:

- Если мистер Хавкин уйдет - я с ним.

Сюрвайер, видимо, сидел спиной к двери, потому что ответ его прозвучал очень глухо. Хавкин услышал только слово «эксперимент».

- Можешь считать это еще одним моим экспериментом, - ответила Мэри. - Но ни от госпиталя, ни от своих обязательств к этому человеку я не откажусь.

Теперь Мэри стояла так близко от приоткрытых дверей гостиной, что через щель в вестибюль падала ее тень. Хавкин мысленно увидел то, что происходит в гостиной: легкая фигурка Мэри в непримиримой позе; внезапно погрузневший Сюрвайер, который тяжело, с трудом поднимается из кресла; брошенная на пол газета.

- У тебя появились уже обязанности по отношению к этому субъекту?

- Да.

- Только медицинские или, может быть, уже Супружеские?

- Может быть…

Газированная вода сатуратора с шипением ударилась о дно стакана. Сюрвайер сделал несколько глотков, поставил стакан обратно на серебряный поднос. Нет, он не взорвался, не грохнул по столу кулаком. Только сказал, еле сдерживая ярость:

- Поедешь в Англию. Завтра же.

И совсем тихо, как шелест, как шепот, послышалось в ответ:

- Нет, папа. Поздно.

Солнце уходит за крыши домов, за кроны платанов и пальм. Где-то на западе за фешенебельным Морским бульваром, который запружен в этот час нарядными прогулочными экипажами, оно окунется в зеленые воды океана, и на истомленный духотой город поплывет волна прохлады. Но и тут на Артур-Роуд тоже многолюдно. Здесь почти нет цветных, и белые джентльмены со своими дамами нагуливают предобеденный аппетит, разглядывая витрины магазинов. Кроме витрин, фланируя вечером по красивым улицам бомбейского центра, можно рассматривать также прохожих, обсуждать костюмы и манеры встречных дам. Течет, обмениваясь критическими взглядами, публика по Артур-Роуд. Звучат достаточно острые, в меру приличные реплики. «Обратите внимание на этого красивого мужчину, что идет с хорошенькой спутницей. Бьюсь об заклад: это не его жена». - «Ах оставьте, разве вы не видите, что бедняжка буквально тащит этого субъекта?» - «Подумать только, такой приличный на вид господин - и среди бела дня пьян». - «Поверьте, она еще намучается с ним. Эти пьяницы…»

Хавкин не видит встречных, не слышит реплик. От подъезда дома Сюрвайера до калитки, ведущей во двор Медицинского колледжа, - всего три десятка шагов, но они на редкость трудно даются ему сейчас. Десять кубиков яда продолжают буйствовать в крови, десять кубиков мстят ему за миллиарды миллиардов чумных палочек, которые погибли в его колбах, погибли, превратившись в свою противоположность, в лекарство от чумы. Возле калитки Мэри просит его передохнуть. Хавкин чуть приваливается плечом к каменной опоре. Мэри становится рядом, добрый, верный друг Мэри. Не надо грустных глаз, девочка. Он вовсе не жертва. Скорее наоборот. Сегодня жертвами человека, его слугами, его рабами стали проклятые микробы - вечные убийцы и мучители человечества. Это для них начинается крестный путь, их отныне ждут страдания и гибель. А мы - победители. И имеем полное право на хорошее настроение. У Хавкина нет сил произнести всю эту тираду вслух, и он ограничивается одним лукавым вопросом:

- Ты действительно не боишься экспериментов? А?

И Мэри, верная Мэри, отвечает взглядом, где всё - вера и ни грана сомнения. Пусть сотни, пусть тысячи опытов. Пусть они никогда не кончаются. Пусть вся их жизнь будет поиск, риск и эксперимент.

ХVI

В течение января 1897 года большое число джентльменов, как европейцев, так и местных жителей, предложили, чтобы им сделали прививки с целью доказать безвредность этого метода, и к концу месяца этот вопрос был решен к удовлетворению, я думаю, каждого, кто внимательно изучал его.

В последнюю неделю января эпидемия чумы разразилась в Бикульском исправительном доме в Бомбее, где заболело девять арестантов, из которых шесть вскоре умерло. Два десятка студентов и преподавателей Центрального медицинского колледжа направились в тюрьму, где им бьь ли сделаны прививки на глазах у заключенных, с тем чтобы своим примером они убедили арестованных испробовать предохранительное действие прививок. После этого почти половина заключенных согласилась на прививку.

Эпидемия длилась еще восемь дней. Привитые и непривитые оставались в абсолютно одинаковых условиях. Они получали одинаковую пищу и питье, работали и отдыхали в одни и те же часы, спали в одних бараках. Из 173 непривитых заболело 12 и умерло 6. В то же время из 148 привитых заболело двое, и оба выздоровели. Таков результат. Я считал его обнадеживающим.

В течение следующего месяца не менее 8200 человек в Бомбее пришли, чтобы подвергнуться прививкам…

Из лекции В. Хавкина в г. Пуна, Бомбейского президентства.

XVII

Джон Леббок Сюрвайер, доктор медицины, с прискорбием извещает друзей и близких о кончине дочери своей мисс Мэри Сюрвайер, семнадцати лет. Смерть последовала в пятницу, 17 февраля. Панихида в церкви св. Якова состоится 19 февраля в 2 часа дня.

Дирекция и сотрудники госпиталя Джамшеджи Джиджибхай выражают свое самое глубокое сочувствие мистеру Джону Л. Сюр-вайеру по поводу гибели его единственной дочери, медицинской сестры госпиталя, жертвы чумы, Мэри Сюрвайер.

Спи спокойно, дорогой друг, ты выполнила свой долг до конца.

«Бомбейская газета» 18 февраля 1897 года.

XVIII

Прививки Хавкина дают весьма утешительные результаты. Сам Хав-кин пользуется хорошей репутацией, и его считают благодетелем.