Держался садху с подчеркнутым достоинством, хотя и не без гостеприимства. Не прерывая молчания, напоил гостя ключевой водой, показал свои владения: хижину, а повыше на горе в лесу небольшую, покрытую травой молельню. В полутьме храма Хавкин разглядел вырубленного из цельного камня длинного, под потолок, идола. Художник, творец этого «бога», показал себя незаурядным мастером: блестящая от жертвенного масла физиономия бога плотоядно улыбалась, елейная улыбка не скрывала, а, наоборот, подчеркивала гнусный нрав божества. «Святой» не стал долго задерживаться в храме. Той же лесной дорожкой он привел гостей обратно под гигантские смоковницы и важно уселся у костра. Еще в деревне Хавкин слышал, что старик, лет двадцать уже не спускавшийся со своей горы, служит населению одновременно адвокатом, мировым судьей и духовным наставником. Хотелось бы от самого садху услышать о его деятельности.
- Я призван в этот мир, чтобы творить добро, - последовал ответ. Этого краткого объяснения старику показалось мало, и он добавил: - Даже по каплям сосуд наполняется водой, так и мудрец исполнится добра, собирая его понемногу.
Хавкин мысленно улыбнулся. Как там насчет добра - не известно, но смерть от излишней скромности «святому» явно не грозила.
- Мне известно, иноземец, что ты мудрый ученый, - продолжал садху. - Ты приехал из другой страны и собираешься исцелять сынов Индии. Это хорошо. Но, если ты так много знаешь, что готовишься помериться с богами, определившими век каждого смертного, почему живешь в низине? Зачем суетишься среди неблагодарных и глупых людей? Разве место размышляющего не на горе? Добро истины, как и солнечный свет, должно ниспадать на смертных сверху. Или тебе не по душе такое убежище, как мое?
Садху говорил медленно, велеречиво, покалывая ученого острым взглядом черных, совсем не стариковских глаз. После ослепительного полуденного жара прохладный уголок под деревьями на склоне холма действительно выглядел раем. Этой старой лисе здесь, наверно, совсем неплохо жилось. Кстати, полуграмотный болтун из индийской глухомани слово в слово повторял мысли прославленного парижского бактериолога Шамберлана. Для них обоих наука - прежде всего источник дополнительных прав и выгод, знания - средство отделить себя от народа. Как и год назад в Париже, Хавкин с грустью подумал о том, как трудно доказать даже образованному человеку, что добытые научные знания вовсе не банковский счет, что они не наращивают прав ученого, а, наоборот, увеличивают его долг перед обществом. Не на горе, а там, внизу, в людской гуще, место каждого, кто владеет знаниями, будь то философ, врач или изобретатель. Впрочем, садху еще меньше способен воспринять эту истину, чем депутат французского парламента.
Мистер Армстронг, который предложил вакцинаторам заручиться поддержкой «святого», мог бы с таким же успехом послать их для переговоров с жеребцами княжеской конюшни. Может быть, попытаться растолковать этому провинциальному философу суть пастеровского учения о заразных болезнях? Рассказать ему о борьбе с инфекцией, борьбе, которая требует, чтобы целитель непременно находился рядом с больным?
Но «святого» разговор о микробах тоже не заинтересовал. Он только спросил, откуда Хавкипу известно, что божественный напиток - вода в реках и озерах - полна живыми существами. Услыхав о микроскопе, он пожалел, что не может одним ударом разбить все эти лживые стекла. В воде, конечно, нет и не может существовать никакой живности. Боги, которые запрещают человеку лишать жизни птиц, насекомых и животных, не допустили бы, чтобы с каждым глотком мы пожирали кого бы то ни было, даже если эти создания невидимы глазу. Впрочем, пусть даже маленькие зверушки и обитают где-то, какое дело до них больным людям? Когда человек ранен стрелой, ему нужен врач, но больному совершенно излишне знать, кто ранил его, какого он рода, высок ли он или низок.
Хавкин устало вздохнул, но попытался еще раз вызвать благоволение упрямого старика. Он сослался на успех своего лечения в других местах Индии. Напомнил о спасенных от холеры с помощью вакцины в Агре, во дворце махараджи Патиалы, в тюрьме Гайя. Но и это не произвело никакого впечатления.
- Ты говоришь о милосердии, иноземец, не понимая смысла этого слова, - надменно заявил садху. - Боги в миллион раз милосерднее самого доброго и умного из людей. Умереть на берегу Ганга с именем бога Вишну на устах несравненно радостнее, нежели излечиться с помощью лекарства, созданного руками, лишенными веры.
- Но для чего в таком случае нужны врачи? - не удержался Хавкин.
- Для того лишь, чтобы угадывать и сообщать непосвященным волю богов…
Это напоминало дуэт глухих. Следовало бросить пустой спор и отступить с честью, сохраняя свои ряды и знамена. Но тут бактериолог впервые допустил ошибку. Забыв о предписаниях индуистской религии, он сказал, что подлинная наука творит добро для всех без различия. Лично он, доктор Хавкин, своими руками прививает и высокочтимых махараджей, и ннз-корожденных шудров - земледельцев, индийских солдат и британских генералов, нищих и богачей. При этих словах сдержанный садху встал, не скрывая чувства брезгливости.
- Как, и к чандала ты тоже прикасался? - спросил он.
Хавкин посмотрел на Лала. Красивое лицо слуги сразу побледнело. Юноша сидел неподалеку от костра на корточках, напряженно впившись руками в колени, и ждал, что ответит хозяин. Да, Лал был то, что в Индии называется чандала - отверженный, человек, не имеющий права не только пить воду в присутствии «святого», но даже уронить на него свою тепь. Законы религии предписывают ему таиться от людей в лесах, запрещают селиться в домах и есть вместе с другими. Нарушение запрета грозит чандала самыми страшными карами.
Хитрец старец сразу что-то учуял. Он подозрительно посмотрел на ученого, а затем медленно перевел взгляд на слугу. И тут случилось непоправимое: Лал еще более сгорбился, задрожал, испуганно, по-щенячьи заскулил и, вжав голову в плечи, начал боком отползать от костра. Потом он вскочил и с шумом, осыпая камни, помчался вниз по сухому руслу ручья.
Хавкин встал. В горле стоял ком. Пропади они все пропадом - и «святой», и мистер Армстронг, и сам махараджа! Но Лал… Какая же это огромная и гнусная сила - страх. Лал, который бесстрашно размозжил голову очковой змее, когда она заползла на кухню, Лал, спокойно входивший в хижины, где люди десятками умирали от холеры, бежит теперь, охваченный животным ужасом, только потому, что его назвали бессмысленным, но сути, словом «чандала». Хавкин быстро зашагал вниз. Уставившись в огонь, старик даже не ответил на его прощальное приветствие.
Глупая история. И, видимо, совершенно не нужно было ходить к этой старой лисе. Уже на следующий день, вопреки пророчеству капитана Армстронга и недовольству садху, они с доктором Даттом уговорили почти половину жителей деревни сделать прививки от холеры. Для этого вакцинаторам пришлось произвести на деревенской площади прививки друг другу. Не такая уж это дорогая плата, если учесть результат: девяносто привитых в одной деревушке.
…Теперь их путь лежал по самому берегу Священного озера. Хавкин и Датт уже довольно далеко отошли от стиралыциков - дхоби, но шмякающие удары мокрого белья по камню продолжали догонять их в тихом воздухе. А впереди слышались новые, столь же непривычные для европейского уха звуки. Оказалось, что толпа возле расписных беседок состоит, главным образом, из… обезьян. Добрая сотня серо-коричневых мартышек, то поднимаясь на задние лапы, то снова становясь на четвереньки, с отрывистыми, лающими криками жадно теснилась вокруг нескольких солдат дворцовой стражи. Солдаты кормили обезьян лепешками, выбрасывая их из больших мешков прямо на землю. Хавкин обернулся. Его будто кто-то толкнул взглянуть в сторону пруда. Выйдя из кустов на дорогу, несколько дхоби пристально смотрели оттуда на обезьянью трапезу. Хавкину вдруг показалось, он сам стоит там, худой, голодный, с пальцами, опухшими от воды, безнадежно пытаясь втянуть носом нежный запах лепешек. На какую-то долю секунды он даже ощутил голодное посасывание в животе, хотя перед отъездом Лал хорошо накормил их. Обезьяний гам вернул его к действительности. Подрались две мартышки. Они действовали при этом всеми четырьмя конечностями так энергично, что шерсть летела клочьями. Громкий хохот покрыл визг животных. Только сейчас Хавкин увидел, что из глубины беседки на всю эту кутерьму взирает со своими придворными сам махараджа.
