— Вы, кажется, о рацпредложении хотели рассказать?

— А я о чем?.. Так вот. Мне с печной площадки весь цех видно. И разливочный пролет, и шихтовый. Ну, между делом и наблюдаешь, кто по целым дням без работы слоняется. Ветер гоняет. Вот, значит, такой-то простоял у одного столба два часа, выкурил пять папирос и перешел к другому. Я его на карандаш. Другой под ногами у разливщиков путается. Кто совесть имеет, тот хоть руками им помогает, дублирует сигналы крановщикам, а иной мешает только. Таких у меня в блокноте больше двадцати человек насчиталось. Понятно, кое-кто из начальства попал.

Павел сошел с тротуара в сторону, потянув за собой Васенина. Мимо них молодая женщина катила коляску с ребенком. Малыш лежал на спине и усердно тянул пустышку. По его сосредоточенному розовощекому лицу мельтешили тени от веток. Парень смотрел вслед коляске до тех пор, пока она не скрылась за поворотом улицы. Серые глаза его поголубели, как озеро на солнце.

— Понимаете, — будто извиняясь, произнес он, — не могу я равнодушно смотреть на этих огольцов. Женюсь, прикажу жене народить мне целую бригаду. Чтобы все время в семье малыш пищал.

«Работа ему не нравится, — думал, глядя на него, Платон Николаевич. — Начальству никак не угодит. А поди ж ты…»

— Ну, а дальше что? — спросил он уже с интересом.

— А что дальше? — отозвался парень. — Взял листок рационализаторов, заполнил его своими доказательствами и с ним прямо в партком. Понятно, шумиха была. Братва поддержала меня на собрании. Правда, кое-кто сумел себя отстоять, но дюжину бездельников все-таки списали с ведомости. Некоторые в сталевары ушли, а некоторые совсем из цеха. Годовой экономический эффект в сорок тысяч рубликов вышел новой валютой. Мне сотню выписали. Только я их не взял, отдал в фонд начальника цеха. Зачем холостяку лишние деньги? Еще запить можно.

Несколько минут Касьянов шагал молча, сосредоточенно глядя себе под ноги, словно искал что-то на дороге. Пнул с тротуара оброненную кем-то картошку. Сорвал на ходу веточку акации с распустившимися желтыми цветочками.

— Много еще у нас безобразия, — прогудел он. — Обошел я как-то всю территорию завода и прикинул, сколько у нас металлолома на земле валяется. Оказывается, почти полгода можно своим работать. А из-за недостатка железа печи простаивают. И такая меня злость взяла! Ведь ходят люди, спотыкаются. Чертыхнутся — и дальше идут. Никому дела нет. Взял и в областную газету написал. Опять скоро зашевелятся…

Вдруг что-то вспомнив, Павел снова остановился:

— Эх, черт возьми. Чуть не забыл. Мне ведь надо еще в «Дорстрой» забежать. Вчера на нашей улице одна старуха в яму попала. Еле ее оттуда вытащили. Тяжеленная такая бабка. А они трубы еще весной проложили и до сих пор не засыпают.

Касьянов подал руку Васенину.

— Бывайте здоровы, Платон Николаевич. Думаю, еще свидимся. — И неожиданно вздохнул: — Эх, точки опоры у меня еще маловато. Знаний. Сдерживает это…

— Дай таким точку опоры, — улыбнулся Платон Николаевич, — они весь мир перевернут, невзирая на технику безопасности.

Шлепая сандалетами, парень зашагал по дороге. А Платон Николаевич долго еще стоял на месте. Бывает в жизни так: иногда много времени проживешь с человеком рядом, а останется он чужим и далеким. Другой же как-то сразу распахнет свою душу, станет близким и долго светлым воспоминанием будет жить в памяти.

IV

Платон Николаевич наслаждался окрошкой. Квас из холодильника был ядреный, пощипывал в горле, освежал. Отодвинув пустую тарелку, Васенин прошел в комнату. Марина сидела на диване, вязала кофту для дочери. Отсчитывая петли, она беззвучно шевелила губами, будто что-то сосала. Разноцветные шерстяные клубочки попадали с дивана и раскатились по ковру, возбуждая любопытство дремавшего под столом бухарского кота. Когда какой-нибудь клубочек начинал шевелиться, кот настороженно открывал раскосые глаза, и его хвост начинал подрагивать. Но то ли мудрый возраст, то ли лень сдерживали его. Утомившись, кот блаженно потянулся, свернулся в клубок и заснул.

— Будешь отдыхать? — спросила Марина Ивановна. — Я сейчас постель разберу.

— Не надо, — ответил Васенин. — На отдых ночи хватит.

Марина Ивановна снова беззвучно зашевелила губами. Стало слышно, как постукивают, ударяясь друг о друга, спицы в руках жены да монотонно гудит застрявшая между оконными рамами синяя муха.

Васенин вышел на улицу. Ярко светило солнце. Редкие тени облаков ползли по земле, словно желая досуха протереть дороги. Парило. Истомленные зноем люди выглядели сонными. Даже воробьи притихли. Распустив крылья и раскрыв клювы, они жались под кусты.

Платон Николаевич расстегнул ворот, пошевелил лопатками, чтобы отстала от них мокрая рубашка. Этот день казался Васенину бесконечно длинным. Солнце было только в зените, и когда-то оно еще спустится…

Платона Николаевича раздражала гнетущая тишина квартиры. Раздражение не проходило даже здесь, на людной улице. Чувство недовольства собой редко появлялось у него, а появившись, не захватывало его сильно и надолго. Всегда он умел побороть это чувство усилием воли и сознанием того, что он уже немало сделал для людей. «Разве ты виноват, — говорил он себе, — что наступил пенсионный возраст? Да к тому же еще врачи признали стенокардию».

Но сегодня недовольство собой не проходило, Отчего это? Может быть, неожиданное знакомство с парнем? Разговор с ним всколыхнул наболевшее, заставил задуматься о своем прошлом и настоящем.

Платон Николаевич шел не торопясь, давая людям обгонять себя, уступая дорогу встречным. Перед ним лежала узкая асфальтированная лента тротуара, зажатая с обеих сторон побеленными стволами тополей и диких яблонь. Над головой висел густой шатер переплетенных между собой ветвей, сквозь которые просвечивалось голубое небо. Узкие лучи солнца пересекали наискось зеленый коридор. Пахло распаренной зеленью.

Из открытого окна дома вырвалась наружу громкая музыка. Кто-то на всю мощь включил радиолу. Враз заглушив все уличные звуки, баритон, с мягким придыханием, начал поведывать прохожим об одном редкостном случае из жизни: о том, как «на пути на жизненном встречается с человеком человек». Васенина раздражала песенка. Она спутала строй его мыслей, не дала додумать что-то главное, в чем он не совсем ясно разбирается. А вслед ему артист то ли пел, то ли рассказывал:

Он хорошим парнем называется,

Ей такого не сыскать вовек.

Почему смущенно улыбается

Человеку человек?

Васенин невольно ускорил шаги, желая поскорее отделаться от навязчивых слов песни…

Вот и «Тихая пристань». Так пенсионеры шутливо прозвали небольшую полянку среди густых кустов бузины. Место было удобное. Сверху ветви деревьев создавали плотную тень, невдалеке гудела людьми автобусная остановка около гастронома. На поляне был вкопан в землю круглый стол, а вокруг него — четыре скамейки со спинками. В погожие дни сюда сходились ветераны со всех улиц поселка металлургов. Шаркая подошвами и шумно вздыхая, они рассаживались по скамейкам, заводили беседу. Многие знали друг друга по нескольку лет, встречались почти каждый летний день, но разговоры никогда не иссякали. И не удивительно. Ведь каждый прожил долгую жизнь, наполненную событиями и случаями. Зачастую рассказчиков было больше, чем слушателей. Тогда вступал в силу закон: рассказывать «по кругу».

Когда к «Тихой пристани» подошел Платон Николаевич, на скамейках сидело двое. Рассказывал персональный пенсионер Семен Петрович Вишникин. Слушателем был бывший машинист паровоза Сазонов, грузный, страдающий одышкой старик.

Металлический тенор Вишникина звучал однотонно. Рассказывая, Семен Петрович сидел не шелохнувшись, выпрямив свое сухое длинное тело так, будто у него окаменел позвоночник. Лишь на впалых щеках с нежной, как у ребенка, кожей выступали два розовых пятна, да возбужденно блестели удивительно голубые для его возраста глаза.