Наконец он вышел на улицу. Дождь до отказа насытил землю влагой. В выбоинах на шоссе и даже под деревьями в газонах стояли цветистые, как хвост павлина, масляные лужи. Тополя выглядели помолодевшими. Асфальт блестел, будто начищенный ваксой. На дороге, прямо под ногами, с громким писком скакали ошалелые от солнца воробьи. По сточной канаве, пузырясь, текла коричневая вода. Куда-то спешили люди. У всех, видимо, были свои заботы.
II
На рынке была сутолока и стоял сплошной гул голосов. Казалось, никто никого не слушал, а каждый старался говорить сам. Кто-то настойчиво зазывал покупателей:
— Помидоры! Кому помидоры? Пополам с кавказским солнцем. Кто съест — проживет сто лет. Подходи, не стесняйся.
Васенин пошел на голос. Он продвигался вслед за дамой в белой капроновой шляпе. Дама энергично расталкивала людей, продвигалась к овощному ряду. Время от времени она приостанавливалась и спрашивала:
— Нельзя ли поосторожнее?
Так, не теряя из виду белую шляпу, Платон Николаевич оказался перед кучей свежих краснощеких помидоров. За прилавком стоял полный, подвижный грузин с усиками. Ворот его рубашки был расстегнут, открывал смуглую, в густых волосах грудь.
Увидев перед собой даму, он еще больше оживился. Выхватил из кучи большой помидор и, придерживая его кончиками пальцев, поднял над головой, полюбовался и протянул даме.
— Специально для вас. Извольте взглянуть: изнутри светится.
Дама сверкнула золотым зубом и притронулась к помидору заостренным, как перо, ногтем мизинца.
— Положите.
Грузин ловко бросал помидоры на тарелку весов, сопровождая каждый взмах руки восклицаниями.
Взвесил, услужливо высыпал помидоры в сумку, застыл в почтительном поклоне:
— С вас, мадам, пять рублей. Мелочь скидываю за вашу обворожительную улыбку.
И, не дожидаясь расчета, снова закричал:
— Помидоры, помидоры! Кому помидоры? Пополам с кавказским солнцем…
Рядом с Васениным возвышался здоровенный парень в небрежно брошенной на макушку клетчатой кепке. Стоял, чуть расставив ноги, прочно утвердившись на земле огромными, видимо, заказными сандалетами. Он щурился от обилия света, дружелюбно косился на Васенина.
Платон Николаевич тоже купил помидоры и отошел от прилавка. Раньше, когда работал, ему редко приходилось бывать на рынке, да и, бывая, как-то не задумывался над тем, что здесь видел. Люди как люди. Продают свои излишки. Теперь же почему-то все увиденное представилось в другом свете.
Васенин невольно сравнил своих товарищей по работе с теми, кто стоял за прилавком. Что, например, заставило этого южанина приехать сюда, за тысячи километров? Ясно, не желание порадовать уральцев свежими помидорами. Такие люди никогда не пожалуются на безделье. Может, он завидует ему?..
Платон Николаевич представил себя стоящим за прилавком. Нет, он бы, наверное, никогда не смог вот так бойко торговать своими помидорами. Ему вспомнился один случай…
Кажется, на другой год после войны их Ольга — ей тогда шел седьмой год — перенесла дизентерию. Болезнь высушила девочку настолько, что жизнь еле теплилась в ней. Врачи сказали, что ребенку нужно как можно больше фруктов и сливочного масла. Все это тогда можно было купить только на базаре за большие деньги. Платон Николаевич повез на «барахолку» свой единственный выходной костюм. Влившись в живую массу рыночной площади, он сразу оглох и растерялся и, подняв развернутый костюм над головой, отчаянно закричал:
— Кому костюм?.. Продаю.
Но смелость тут же покинула его. Казалось, люди разглядывают не костюм, а прицениваются к нему самому, будто гадая, что за человек перед ними. Разом вспотев, Платон Николаевич стал опасливо озираться по сторонам: как бы не увидел его кто-нибудь из знакомых. Он продал костюм за первую предложенную цену. Какая-то спекулянтка, в упор разглядывая Васенина, торжествующе сообщила окружающим:
— Я говорила: костюм ворованный. Вишь как глаза прячет. Меня не проведешь.
Васенин получил деньги и, не считая их, бегом кинулся с рынка. После этого он никогда ничего не продавал.
III
В конце овощного ряда Платон Николаевич снова столкнулся с высоким парнем в клетчатой кепке, и они как-то сами собой пошли рядом. Пахло влажным укропом и земляникой. Прилавки были расцвечены сочной зеленью свежевымытого лука, яркими горками красного и фиолетового редиса. Васенин время от времени взглядывал на парня. Из-под клетчатой кепки торчали колечки русого чуба, оттеняя широкоскулое смуглое лицо, придавали парню ухарский вид. Даже его плечи возвышались над десятком голов.
Шагал он широко, по-хозяйски ставя ноги, одобрительно поглядывая вокруг себя, миролюбиво подталкивал людей, не обижался, когда толкали его. Но когда какой-то мужик с корзиной лука чуть не сбил Васенина с ног и, ругнувшись, заспешил было дальше, парень придержал его за полу пиджака, потребовал:
— А ну-ка извинись перед человеком!
Платону Николаевичу чем-то нравился его спутник. Наверное, нелегко с ним мастерам на работе. Ему надо было зайти еще в мясной павильон, но не хотелось отставать от парня, и он приостановился у створчатых дверей:
— Мне еще мяса надо купить. А вам куда?..
— Да никуда. Я-то ведь так. Мне ничего не надо. В общежитии живу. Шел с работы — дай, думаю, погляжу на людей.
Подождав, пока Платон Николаевич купит продукты, он увязался проводить его до дому. Дорогой, шлепая по мокрому тротуару здоровенными сандалетами, рассказывал о себе.
Несмотря на свои двадцать шесть лет, он казался бывалым человеком. После армии прорыбачил два года на Чукотке, потом завербовался на сезон в Воркуту — строить железную дорогу. Но нигде не работал с охотой. Сейчас трудится в мартене подручным сталевара, учится в вечернем техникуме.
— Нравится работа?
— Да вроде бы ничего работа, только порядку у нас в цехе маловато. Некоторые руководители только и делают, что «руками водят». А посоветуй что-нибудь дельное, так они тебя вплоть до оскорбления личности… Дескать, не суй своего носа дальше шлаковой летки. А я не виноват, что мои глаза все видят. Не только цех — весь завод, а может, и того больше.
«Так вот ты, оказывается, каков гусь, — слушая парня, думал Платон Николаевич. — Нигде ему, видишь ли, не нравится. Везде надо свой нос сунуть. А что будет, если все такими станут? Анархия. Митинговать вас больно научили за последнее время. Хозяева на готовое». И вслух съехидничал:
— Чему вы можете научить, интересно знать, если сами на заводе без году неделя?.. А есть такие — всю жизнь заводу отдали.
— Нашли чем хвалиться, — простодушно усмехнулся парень. — А я не собираюсь свою жизнь там оставлять. Выжимать надо из завода все до капельки. Чтобы он гудел, злился и до дрожи боялся меня. Вот так, папаша. — И, сбавляя тон, продолжал: — Как варить сталь, я, конечно, никого не учу. Сам пока не умею, а кое-что уже увидел. Могу подсказать.
— Может быть, научите нас, стариков, как жить? Неправильно мы живем, а? Вы же столько жизненных наук прошли. Как же!..
— Вы больно, папаша, обидчивый. Не знаю как величать. Выслушать не хотите.
Васенин посмотрел на парня, нахмурился. Сдерживая себя, покашлял:
— Вот уже лет двадцать называют меня Платоном Николаевичем.
Парень улыбнулся своими нагловатыми умными глазами.
— Извините, Платон Николаевич, если что не так сказал. Я ведь не хотел вас обидеть. Наоборот. Вы мне даже очень нравитесь. — И, протянув сталевару свою широченную ладонь, отрекомендовался: — Павел Касьянов. А о вас я в цехе много слышал. Помнят вас там. — Он взял Васенина за локоть, придержал его, пока тот сбавил шаг. — Вы не торопитесь?
— Торопиться мне некуда, — вздохнул Платон Николаевич. — До смерти далеко.
— Далеко, — подтвердил Касьянов, пристально из-под козырька посмотрев на своего спутника. — Так вот слушайте… В прошлом году мое рацпредложение приняли, хотя и без году неделя на заводе. Правда, до сих пор на меня кое-кто зверем смотрит. А казалось бы, за что? За то, что полезное дело сделал?
