Впрочем, ему пришлось много хлопотать, помогая Эстер. Несмотря на хромоту, она провела последние часы на суше в лихорадочных хлопотах по закупке всех нужных для путешествия вещей и провизии; кроме того, необходимо было проследить за погрузкой багажа. Их семья занимала две комнатки в шумном, живописном каравансарае, где жили бок о бок люди самых разных нравов и происхождения, состоятельных и бедных; Элеазара чрезвычайно огорчало близкое соседство детей с этой разношерстной компанией, кишевшей ворами, бандитами и не менее опасными безумцами и пророками всех мастей. "Но ведь и ты сам — беглый убийца!" — говорил он себе, чувствуя на щеке ожог старого шрама.
Бенджамин, ослепленный этой новой, невиданной сутолокой, казалось, не воспринимал ее подозрительные или дурные стороны, но как узнать мысли, бродившие в ясной головке Коры?! Однажды, когда все четверо наблюдали с балкона гостиницы за пестрой толпою прохожих внизу, она вдруг изрекла: "Вот стадо блаженных и проклятых, что спешит на Страшный Суд". И Эстер вспомнила, что именно так, слово в слово, называлась картина, висевшая в Гальвейской церкви Святого Николая.
Они сами наблюдали за тем, как кабестан "Надежды" вознес на палубу их сундуки, но Эстер не захотела расстаться со своей хрупкой арфой, предпочитая держать ее при себе во время плаванья.
Наконец, пришел канун отплытия, и они вчетвером поднялись на верхнюю палубу судна среди неописуемой суматохи и толкотни. Помощник капитана орал во всю глотку, распределяя по кораблю это человеческое стадо. Напиравшая толпа разделила О’Брайдов, и им пришлось кричать, чтобы отыскать друг друга. Вот тут-то и выяснилось, что исчезла Кора. Элеазар не волновался, полагая, что девочка осталась с матерью. Эстер же думала, что она возле отца и брата. Началась паника. Элеазар бросился опрашивать подряд всех, кто мог оказаться свидетелем исчезновения Коры. Может быть, она уже пробралась в кубрик, хотя все внутренние помещения строго охранялись и доступ туда был запрещен до самого вечера? Наконец, один из пассажиров объявил, что видел, как девочка сошла с корабля и замешалась в толпу на пирсе. Элеазар тотчас решил идти на поиски, хотя бы и с риском опоздать к отплытию и лишиться багажа.
И вдруг они увидели Кору, бежавшую по набережной к сходням. Она проворно взобралась на палубу, размахивая каким-то предметом, вызвавшим живой интерес всех окружающих. Это была трость-змея пастора. Тут только Элеазар вспомнил, что оставил ее в гостинице, занявшись погрузкой на телегу их личного багажа. У него не хватило духа бранить Кору за ее отважную проделку. Но в его сердце вновь ожило страшное, гнетущее воспоминание: однажды ребенок уже догнал его, чтобы вручить эту проклятую, забытую им палку, которой он только что убил человека.
Корабельный устав требовал, чтобы мужчины и женщины жили раздельно, — мужчины в носовых помещениях, женщины в кормовых. Для Элеазара и его близких это явилось горькой неожиданностью; им впервые пришлось расстаться. Бенджамин последовал за отцом, Кора подала руку матери. На следующее утро они встретились за раздачей горячего супа, и так продолжалось все сорок дней и сорок ночей их путешествия.
Эта цифра — 40 — поразила Элеазара. Впервые у него блеснула надежда на то, что личная судьба поможет ему разорвать завесу, так часто скрывавшую подлинный смысл библейских текстов. И в самом деле, — открыв книгу на главе девятой Второзакония, он прочел следующие слова Моисея: "Когда я взошел на гору, чтобы принять скрижали каменные… и пробыл на горе сорок дней и сорок ночей, хлеба не ел и воды не пил…" Не было ли это знаком, что их морской переход продлится столько же времени и что он, Элеазар, может отдать себя под покровительство гениального Пророка?
Однако, в его случае речь шла не о подъеме на священную вершину, а, напротив, о падении в омерзительную клоаку. Кубрик, отведенный мужчинам, представлял собою сущий ад, битком набитый грешниками. Сотня счастливцев занимала гамаки, которые раскачивались в разные стороны, в зависимости от килевой или бортовой качки. Но подавляющему большинству пассажиров приходилось спать прямо на полу, где каждому строго отмерялось мизерное пространство. Невозможно было передвигаться в тусклом полумраке, не задевая укутанных в одеяла, спящих людей. Под ноги попадали то чья-то рука, то голова, то живот, и на идущего градом сыпались проклятия и угрозы. И все-таки хождение к дыре отхожего места или к трапу, ведущему на палубу, не прекращалось. Время от времени словесные перепалки переходили в драку. Тогда двое матросов — охранников разнимали дерущихся ударами дубинки поровну, обоим. Элеазар всеми силами старался держать Бенджамина подальше от этого кошмара и сам ни на минуту не расставался со своей тростью-змеей.
Если позволяла погода, они все вместе проводили долгие часы на палубе. Стоял конец зимы, тяжелые серые облака постоянно застилали небо, но время холодов, а, главное, ураганов, к счастью, миновало.
Но вот на четвертый день плаванья, при первых сполохах зари, произошла церемония, которая с тех пор повторялась чуть ли не ежедневно. Матросы поднимали на палубу носилки с телами, завернутыми в брезент; то были умершие за ночь. Священник торопливо бормотал молитвы, и трупы соскальзывали по желобу в зеленые волны океана.
Именно Кора обнаружила, откуда брались эти мертвецы. На корме, рядом с женским помещением, была лесенка, ведущая в другой кубрик, гораздо больших размеров; он занимал все подпалубное пространство. И, если помещения для здоровых пассажиров еще кое-как походили на чистилище, то этот, верхний этаж представлял собою настоящий ад. Здесь на жалких, составленных вплотную койках лежали сотни больных тифом, холерой и другими более или менее известными хворями. Но почему же капитан, в нарушение всех правил, согласился принять на борт эти живые трупы? Да потому, что они оплатили свой переезд, и он надеялся вскорости избавиться от них. Тут наживались даже на мертвых. Эстер не смогла помешать Коре спуститься вместе с нею в эту юдоль скорби, чтобы хоть чем — нибудь облегчить участь несчастных больных.
Мать и дочь сговорились не рассказывать Элеазару и Бенджамину обо всех ужасах, что им довелось увидеть в лазарете. Ибо пастор явно острее других страдал от перипетий этого жуткого плаванья. Ему чудилось, будто какая-то злая сила увлекает его в ад, и он горько упрекал себя в том, что обрек своих близких на мучения. Сам он искупал этим отъездом грех убийства, но ведь их руки не были обагрены кровью, так зачем же он вынудил страдать невинных?!
Однако, вскоре воображение Элеазара, питаемое мифологией и религией, побудило его рассматривать этот подпалубный лазарет как переднюю смерти, которая имела убедительнейшее оправдание. Он вспомнил изречение, которое Плутарх в своих знаменитых биографиях приписал Помпею; ганзейские города сделали эти слова своим девизом: "ЖИТЬ НЕОБЯЗАТЕЛЬНО. НО ПЛЫТЬ НЕОБХОДИМО". Отсюда следовал печальный, но неопровержимый вывод: плывущий жив лишь временно, на тот краткий миг, что волны бытия несут его от жизни к смерти. А разве морские дали не были схожи с потусторонним миром? Стало быть, если эти умирающие оплатили свое плаванье и настояли на том, чтобы подняться на борт, они явно стремились к более скорой и легкой, более мирной кончине, нежели та, что ожидала их на суше.
Этот вывод подтвердили и слова, обращенные к Элеазару при обстоятельствах почти невероятных. В то утро он вызвался сопроводить погребальной молитвой троих умерших. Первого отправили в воду без всяких затруднений. Когда же Элеазар произносил молитву над вторым, то при словах "ДАРУЙ ЕМУ, ГОСПОДИ, ВЕЧНЫЙ ПОКОЙ И ДА ВОССИЯЕТ НАД НИМ СВЕТ МИЛОСТИ ТВОЕЙ" он вдруг увидел, как зашевелился брезент, покрывавший тело. Пастор уже собрался было крикнуть, позвать на помощь, но тут край брезента откинулся, и взору его предстало изможденное, хотя и молодое, лицо. Человек прижал палец к губам и почти беззвучно прошептал: "Умоляю тебя, во имя Господа, молчи, дай мне уйти спокойно!" Элеазар смолчал, больше из потрясения, чем сознательно. Тело скрылось в серых волнах, а пастора еще долго терзало сознание, что он стал пособником самоубийства.
