Можно обойтись и без идолов или вообще не иметь Великого места. Короли Норвегии, например, из протестантского собора идут вешать козлёнка в священной роще Одина. Но их связывают с Гардарикой договоры, от которых короли просто не могут отказаться, поэтому они считаются частью Гардарики условно.

Спросите, а как же Монголо-татарское иго? А не было его. Отчего-то не было даже отражения страшного нашествия. Пошли печенеги с новгородцами на восток…

Ну, тем и другим больше остальных на месте не сиделось.

Вот пошли, значит, на восток древние исследователи, так всех там нашли – и башкир, и татар, и половцев. А калмыки и ногайцы сами позже нарисовались. Но вот кого-то, кто хотя бы самоназванием походил на известных монголов, нашли ближе к 18-му веку аж черт знает как далеко от Москвы. И никто, кроме Артёма из другого мира, этому факту не удивлялся.

Кстати, до начала 19-го века всё, что восточнее Уральских гор, считалось общей землёй Гардарики, и управлялось законами княжества, чья была концессия. Но ведь потребовались договоры с Китаем и Японией, а для их заключения нехилая вооружённая сила. Потому собрались все заинтересованные княжества и учредили Восточное Царство.

Хотели назваться Восточным Русским Царством, да слишком много было народу от татарских и печенежских княжеств. И так ясно, что русское, любого татарина или печенега спроси – ответят, что русские. А царство сделали потому, что формально для княжества народу маловато, а, по сути, есть уже шесть нерусских княжеств в Гардарике – вот и хватит. И не называться же им королевством, как каким-то нерусям!

Вот королевств всего четыре – Молдавское, Датское, Шведское и Норвежское. Потому Артём знает, что 20-й век на дворе. Не ведали мудрые предки, что и у веков должен быть номер, потому в Гардарике считали столетия по-европейски. И с месяцем своего рождения я встретил затруднения. Ну, нет в нынешнем русском языке слова «август»! И другие месяцы называются иначе!

А как оно выглядит по-европейски, Тёма хорошо знает. Папа считал, что будущему боярину нужно читать европейские газеты в оригинале. Вот дата его шестнадцатилетия, например, смотрелась во всех просвещённых столицах: 28. 08. 1939.

В моём мире год начала Второй Мировой Войны, два года до Великой Отечественной…

Тёма бы рассмеялся мне в лицо, если б мог. Он считал конфликт просто невозможным. Как ни пытались втянуть Гардарику в войну, получали только шиш с маслом. Австрияки с Бизантией истребили почти всех сербов, немцы взяли Париж – Гардарика осталась недвижима. И теперь у неё достаточно оружия…

Я понял, что ничего не понимаю! Впрочем, не все структуры своего мозга я ещё прощупал, а что прощупал, не совсем мне нравится. На логику у меня всего полтора процента! Не знаю, может, в прошлой жизни у меня было не больше. Вот и полез в гонки, придурок! Нет, нам в новой с Тёмой жизни этого совершенно недостаточно. Только откуда бы снять лишние мощности…

В одной из Берлинских богатых квартир прозвенел звонок. Милая горничная в чепце и переднике поверх синенького платьица в белую горошину открыла двери. У порога стояла Кэт только в бежевом костюме и элегантной шляпке из синего бархата.

– Я к доктору Крейцу, у меня назначено, – сказала она на безупречном немецком даже с берлинским выговором, протянув визитку.

– Вам придётся обождать, прошу за мной в гостиную, – проговорила горничная, принимая картонку и уступив Кэт дорогу.

Девушка в чепце и переднике закрыла за Кэт двери и провела её коридором в уютно убранную гостиную.

– Располагайтесь, – указала горничная на диванчики чёрной кожи. – Вас позовут.

Кэт, как королева уселась на диван у столика и взяла яркий журнал, а горничная ушла через те же двери. Спустя пять минут девушка снова вошла в гостиную и молвила, указав на двери в кабинет:

– Проходите, пожалуйста.

Кэт лениво бросила на журнальный столик глянец, поднялась и прошла в двери с непередаваемой грацией. Только за ней закрылась створка, она повернулась к поджарому, тонконосому немцу и капризно сказала по-русски:

– Вот не можешь ты без понтов!

– Конспирация, – ответил немец. – Привет. Проходи, присаживайся.

Кэт подошла к креслу для посетителей, устроилась в нём, закинув ногу на ногу, и молвила:

– И тебе привет, боярин.

– Рассказывай, – сухо приказал тот.

– Тебя интересует только конференция? – уточнила девушка. – Или прям всё рассказывать?

– Начни с конференции, – уклончиво сказал немец.

– Ладно, – пожала плечиками Кэт. – Проверила это сборище по дороге, как ты просил. На саму конференцию не пошла, пообщалась с источником. Источник британец, сам присутствовал на церемонии после докладов. По его словам, у Штанмайера ничего не вышло, как ты и предполагал. Теорема Лобачевского-Кирхгофа в данных условиях неприменима…

– Её условия оценочны, – мягко возразил херр. – Заклинание сработало?

– Ну, мистер сказал, что руны светились, – лениво ответила Кэт.

– Теперь они по всему миру будут искать и проверять возможных кандидатов на перенос, – задумчиво молвил мужчина.

– Пусть ищут, – пожала плечиками девушка. – Эти хитрые немцы ведь все нам известны.

– По всему миру кроме… – ещё задумчивей проговорил немец и вдруг расцвёл улыбкой. – Катя! Ты нуждаешься в отдыхе!

– Да не устала, вроде, – настороженно проговорила она.

– Не спорь, начальству виднее! – с невероятной заботливостью сказал немец. – Ты немедленно эвакуируешься в Московское княжество.

– Но мне нужно хотя бы сдать дела! – успела возразить Кэт.

– Спать, – приказал мужчина.

Катерина обмякла в кресле. Херр снял трубку телефонного аппарата и заговорил по-немецки:

– Марта! Срочно автомобиль и санитаров из клиники. Пациентке стало плохо.

Голова почти не кружилась, я начал вставать с кровати вначале в туалет, а потом в баню и, наконец, вовсю разгуливал в госпитальном парке в сопровождении дюжих санитаров. Думали они, что лучше бы я лежал…

А может, совсем не умели думать – не отвечали даже на мои приветы – только пустыми глазами ощупывали окрестности. Да бог бы с ними, у меня всегда было о чём с собой поговорить.

Шёл я неспешно по аллеям меж раскидистых деревьев и сам себе не уставал поражаться. Вот вам-то как кажется, просто вселиться в иное тело? Ах, вы ещё не пробовали! А я пробовал???

Вот и болела жутко голова, а организм просто не хотел ей подчиняться – вдруг это чья-нибудь посторонняя голова!

Но постепенно мозги стали признавать некоторую мою легитимность, и тело начало меня слушаться. Как раз ноги и рёбра поджили достаточно, чтоб я смог ковылять. Значит, иду, с себя поражаюсь и сам с собой разговариваю.

Вот взять, к примеру, перенос меня. Первый вопрос – какая часть меня умудрилась, несмотря на боль, зацепиться за умирающие ткани? Сто процентов? Восемьдесят? Или сорок пять?

Кстати, боль можно считать первым положительным фактором, она не позволила мозгу тихо умереть. Вторым таким фактором можно считать волю. Именно моя воля является ядром меня, дублируется, как вирус, в каждой области мозга. Вызывая, между прочим, боль.

С волей ничего не поделать, она просто есть, как есть пока боль – это нужно перетерпеть или привыкнуть. Но как же насчёт всего остального? Вот те же алгебраические, геометрические и шахматные задачки, что я решал!

Начал вспоминать их, когда ещё не мог ходить, и быстро убедился, что забыл больше половины. То есть начало помню, а дальше середины уже не. Точно не сто процентов.

Хорошо, что организм отнёсся к моим умствованиям положительно – напрягался и почти не болел. Пользуясь его таким отношением, я запретил себе записывать решения на бумаге и разыгрывать этюды на натуральных шахматах – они нашлись в этом мире и пользовались большой любовью среди выздоравливающих. Так вот каждая задача должна быть решена и аккуратно уложена только в моей голове.

Вот гулял себе, вспоминал и решал задачи, и понял вдруг, что боль в голове – это просто непонятое ещё ощущение областей мозга. Быстро нащупал речевой и двигательный центры. Следующим шагом нашёл раздел мелкой моторики и выпросил у доктора карандаш и тетрадь – стал вести дневник.