* * *

Вдохновение сошло на меня, и дух господень, переполняя все естество мое, побуждает мое перо рассказать о наших свадьбах.

Брат Кастане пригласил всех нас к себе на склон Эгуаля по случаю своего бракосочетания. Дети божьи пришли на свадебное торжество со своего Синая — местопребывания Никола Жуани, из Галилеи нашей — убежища рыцаря Роланда, из малой нашей земли обетованной, где разбил свой стан Кавалье; все принесли дары вдобавок к карамелькам и пряникам, привезенным из Алеса. Коротыш Кастане брал за себя Беляночку, юную и стройную девушку, наделенную даром пророчества, да еще и гордую, как королева, хотя была она простая крестьянка, по имени Мари Планк, и с детства пасла овец на склонах Сен-Лорана. И вот на Эгуале под огромными каштанами дети божьи и воины Кастане отпраздновали все браки, заключенные в Пустыне.

Праздник наш мы ознаменовали милосердием.^{91}

На дороге наши дозорные схватили человек двадцать пять мужчин и женщин, возвращавшихся из Бара, с ярмарки. Анри Кастане велел привести к нему пленников и сказал им:

— Если б я попал к вам в руки, как вы сейчас попались мне, вы бы меня не пощадили. Но я хочу показать вам пример и дарую вам жизнь да еще прикажу вернуть вам все, что у вас взяли, и поставлю вам лишь одно-единственное условие, — чтобы вы не чинили никакого зла жителям Масевака, моего родного края.

Понятно, все пленники и пленницы поспешили дать такое обещание, и Кастане отпустил их.

В дни брачных торжеств мы все веселились, собравшись вместе, как то велит господь, но я хочу рассказать лишь о чудесах, сотворенных им тогда ради нас, и, думается, лучше всего будет поведать о Жане Спасенном, который стал супругом нашей Крошки, нашедшейся наконец.

* * *

В апреле месяце Крошку взяли в плен солдаты ополчения города Флорака, коим командовал полковник де Мираль, схватили ее где-то между Ло и Альтье, когда она разыскивала отряд Ла Флера. К счастью, не было при Крошке ни оружия, ни съестных припасов, ни бумаг — ничего, что могло бы послужить уликами против нее, да и казалась она столь юной, что ее присудили только к бичеванию. В тот день, когда Крошку при большом стечении народа били кнутом на главной площади Менда, повесили на той же площади двух офицеров мессира де Сальга: Антуана Агюлона, сына мэра селения Русс, и Пьера Понтье, сборщика налогов.

Говорят, что мендский палач уже давно не пользовался своими виселицами, ибо здесь, в Жеводанском краю, у него пе было столько случаев изощрить свое уменье, как у его собратьев в Севеннах, и он не мог сравняться в мастерство с прославленными палачами Алеса или Нима. Все же он, по свидетельству Антуана Агюлона, все сделал как в палаческом ремесле положено, — дважды прыгнул на плечи того и другого казненного и оба раза давил на них всей своей тяжестью. Однако же, вопреки всем его усилиям, Антуан Агюлон еще дышал в своей петле, когда белые монахи Ордена кающихся пришли, чтобы снять его с виселицы и похоронить. С перепугу долгополые побелели, как полотно их белых сутан, увидев, что повешенный поднялся в саване своем подобно Лазарю, восставшему из гроба. А потом они возопили, что совершилось чудо, и воспротивились требованиям городских старшин, кои хотели было отдать воскресшего в руки палача для того, чтобы тот доконал его.

Живучесть Антуана Агюлона до того поразила белых монахов, что они дали ему пятьдесят экю и помогли бежать.

Вот так-то Антуан сын Клода Агюлона, первый офицер из селения Русс, переменил свое имя и называется теперь Жан Спасенный.^{92} В тот апрельский день, когда его вешали на главной площади Менда, он имел возможность, пока ещё не выбили лестницу у него из-под ног, полюбоваться молоденькой горянкой, мужественно переносившей бичевание. После своего воскресения он все не мог ее забыть, искал ее повсюду и, найдя, посватался к ней. И вот в тот день, когда я в лагере Кастане под высокими каштанами взял себе в супруги Финетту, наша Крошка избрала себе супругом Жана Спасенного, весьма красивого молодца, хоть он и ходил, понурив голову, ибо на виселице шея его вытянулась в петле, да и стала немножко кривой.

* * *

Белый конь Жана Кавалье ржет, призывая чалую кобылицу рыцаря Роланда, в загоне, где наши конюхи щедро задали им овса; в вечерней тишине оглушительно стрекочут кузнечики. Предводитель Долины был со своей красивой пастушкой Изабо; новый Гедеон — с Катрин Бренгье из Корнели; его помощник Меле — с Мартой, младшей сестрою Катрин, а наш Жуани — со своей Рыжеволосой. Нашлись среди нас музыканты: Батисту, пастух из Альтейрака, умел пиликать на скрипке, трое парней из Нажа дули в волынки, и бригадир Мерик из Букуарана, по прозвищу Беспощадный, извлекал ангельские мелодии из своего гобоя.

Из бочек, захваченных в Фонфюзе и в Помпиду, лилось тяжелой струей темно-красное, почти что черное вино; в сумраке пылали костры из сухих виноградных лоз, громко трещавших в огне; на вертелах жарились целые бараны, и от жира, капавшего на горящие угли, шел вкусный запах. Недавно на дороге наши перехватили двенадцать мулов, навьюченных мешками с пшеничной мукой, предназначавшейся для стола господина маршала и его свиты; мулов завернули в Веброн, муку роздали двенадцати пекарям, и те впервые за двенадцать лет выпекли белый хлеб. В бурливых водах Клару, Трепалу и Тарнона самые искусные рыбаки, промышлявшие прежде в трех Гардонах, наловили форелей; наши старые лисицы браконьеры, порыскав в полях и в ущельях, раздобыли куропаток и зайцев. Сочное жаркое подрумянивалось над огнем, сотни зажженных свечей озаряли лесную поляну, у всех от благоухания лакомых яств засосало под ложечкой и весело заблестели глаза.

Было это вечером, после многолюдного и долгого молитвенного собрания, после богослужения, пения псалмов, после пророчеств и благословения супругов. Когда пришла наша очередь, Жан Гюк из Сальзеда простер надо мной и над Финеттой свои длинные худые руки и сказал:

— Да благословит господь союз ваш! Да воссияет пред вами лик божий, да пошлет вам небо многих чад, да настанут для них времена, когда не кровь, а виноградное сусло потечет в горах наших, когда пахарь и жнец без страха трудиться будут на нивах, когда возвратятся узники из темниц, дабы восстановить обезлюдевшие селения и жить в них! Рождайте детей, и пусть насадят они новые лозы в виноградниках и пьют новое вино, пусть возделывают они сады и вкушают от взращенных ими плодов, и пусть детей ваших никогда не исторгают из родного их богоданного края.

Впервые я увидел, как слезы потекли по суровому лицу Дезельгана — отца Финетты, пришедшего вместе с сыном Авелем и с Катрин, старшей дочерью, которой уже исполнилось девятнадцать лет. У матери моей силы совсем иссякают, ее заменил на свадьбе мой крестный Самуил Ребуль.

Ни единая слезинка не увлажнила воспаленные красные глаза старика Поплатятся, и шапка седых, взлохмаченных волос и растрепанная борода усиливали свирепое выражение его костлявого морщинистого лица. Он дал нам напутствие в следующих словах:

— Будьте как земля плодородная, в коей посеянные семена дают хороший урожай. Пусть в памяти вашей встанет прошлое человечества с тех изначальных времен, когда первый мужчина и первая женщина соединились, как вы ныне соединены, а после них еще сочетались мужчина и женщина, потом возникла новая чета и еще другая — и так шло из века в век, соединялись в браке мужчина и женщина, а посему и вы наконец появились на свет. Не забывайте же, что если бы хоть один из этих тысяч союзов оказался бесплодной каменной пустошью, которую выжгло солнце или заглушил терновник, вас бы не было здесь. Отныне от вас зависит, чтобы звенья в цепи веков не были разорваны! Ты еще очень молод, крестник, а ты и того моложе, Финетта! Но так уж век сей требует, наш малый народ не может мешкать, и несчастные наши Севенны не могут ждать. А я, старик, заменивший тебе отца, я, последнее звено в древней цепи, я уж как-нибудь соберусь с духом и отобьюсь от смерти, не поддамся ей, не умру, пока не услышу первый крик младенца, гласящий, что жизнь продолжается. Сжальтесь надо мной, дорогие мои детки, поспешите, у меня уж совсем пет сил!