— Лисса? — оборачиваюсь — в дверном проёме стоит Даня в уличной куртке и с рюкзаком за плечами. — Что ты тут делаешь так поздно?

— Рисовала, — отзываюсь я. — Точнее пыталась рисовать.

— Успешно? — он подходит ко мне.

— Как видишь, — указываю на свой чистый мольберт, — не очень.

Даня касается моего плеча, вынуждая остановиться и повернуться к нему.

— Ничего, у всех бывают кризисы, — говорит ободряюще и слегка сжимает мою руку.

— Да, конечно, — бесцветно отвечаю я, возвращаясь к сборам, кризис — это сейчас меньшее из моих переживаний.

— Лисса, — обращается Головин ко мне, когда я уже готова покинуть аудиторию. — Я хотел поблагодарить тебя.

— За что? — смотрю на него в недоумении.

— Я смотрел выступление твоего отца, оно уже висит в сети, — поясняет Даня и тепло улыбается мне. — Там и кусочек с тобой показали. Спасибо, что поговорила с отцом.

Мне совсем не хочется слышать слова благодарности от него. Во-первых, благодарить меня совершенно не за что, а, во-вторых, если мой отец все-таки окажется каким-то образом причастен к наркотикам — чего, естественно, просто не может быть, — то нас скорее казнить надо.

Господи! О чем я только думаю? Папа никак не может быть с этим связан. Скорее он, наоборот, пытается вычислить, кто поставляет этот новый наркотик. Это намного больше похоже на правду. Или в его диалоге «фламинго» значит что-то другое.

— Перестань, — отмахиваюсь я и направляюсь на выход из аудитории, вынуждая парня следовать за собой. — В этом нет моей заслуги. Отец и так собирался заняться твоим районом.

Мы молча спускаемся в гардероб, где я беру свою одежду, выходим на улицу и идём на парковку, на которой стоит моя машина.

Я думала, Головин оставит меня ещё внизу, но он продолжает следовать за мной. Закидываю вещи за заднее сидение, а затем поворачиваюсь к нему, чтобы попрощаться.

Я бы могла предложить его подвезти, но, во-первых, меня посещает спонтанное желание съездить в одно место перед тем, как отправиться домой, а, во-вторых, не уверена, что в этот раз Даня примет моё предложение.

— Хей, — говорит он, прежде чем я успеваю открыть рот, заставляя меня поднять на него глаза, — у тебя всё в порядке?

Парень так искренне на меня смотрит. Невольно мне вспоминается его обреченный взгляд из сна, и я понимаю, что не в силах сказать ему, что у меня всё в порядке, что ему не нужно переживать на мой счет, потому что, честно говоря, это неправда.

Я пожимаю плечами.

Кажется, Данила что-то видит во мне и делает для себя какие-то выводы, а затем произносит то, чего я от него совсем не ожидала, особенно учитывая то, что мы познакомились с ним недавно.

— Вчера ты сказала, что я могу прийти к тебе с любой просьбой, — произносит он. — Знай, что и ты тоже можешь ко мне обратиться, если тебе нужна будет помощь. Я, может быть, и из бедной семьи, но это не значит, что мне нечем помочь. В чем-то я могу дать тебе даже больше, чем любые деньги. Договорились?

Ему хватает моего кивка, и Даня отходит от машины, позволяя мне сесть за руль и уехать. Понимаю, что вела себя с ним не очень вежливо и приветливо, но моя голова занята переживаниями, которыми я не готова ни с кем делиться. Разве что с тем, кто умеет хранить секреты, как никто другой.

Дорога занимает около получаса, на улице уже стемнело, но меня это не останавливает. Нужное мне кладбище открыто для посещений круглосуточно. На парковке уже нет машин, моя белая птичка единственная. Подъезжаю максимально близко ко входу и покидаю автомобиль, оставляя в нём все вещи, в том числе телефон. Не хочется, чтобы что-либо меня отвлекало.

Охрана без проблем меня пропускает, но мой стремительный шаг значительно замедляется, когда я ступаю на территорию первых могил. Периодически встречаются уже зажжённые слабым желтым светом фонари, вокруг стоит мертвая тишина, но она не оглушает, а скорее просто заставляет относится к мертвым с почтением.

Без труда нахожу нужную мне могилу и застываю, потому что вижу огромный букет белых роз, их точно здесь не меньше ста штук. Он просто прекрасен, от него веет теплотой и любовью. Откуда здесь цветы? Отец никогда не дарил маме белые розы, никогда не приносил их на её могилу, а других живых родственников у мамы нет.

Подхожу к букету и замечаю маленькую записку.

«Прости, к сожалению, правилами кладбища запрещено ставить у могил белые рояли, но я обещаю что-нибудь придумать!»

Почерк мне совершенно не знаком. Кто этот человек? И почему он принёс цветы только сейчас, хотя мама мертва далеко не первый год?

Белый рояль? У нас дома стоял такой. Мама всегда на нём играла.

Убираю записку в карман, подумаю об этом потом, а пока мне нужно решить другой вопрос, как мне кажется, более важный.

Сажусь прямо на землю рядом с букетом и перед маминой могилой. Сегодня на мне практически зимнее пальто, замерзнуть даже сидя на ещё холодной весенней земле не должна, а на грязь и будущие пятна на одежде плевать.

«Мельникова Фиона Викторовна» — в который раз перечитываю хорошо знакомое мне имя и останавливаю взгляд на фотографии двадцатилетней давности. Мама умерла восемь лет назад, но мы с отцом выбрали старое фото. На нём она по-настоящему счастливая, на всех более поздних снимках тех искренних эмоций мы не нашли.

Тогда я решила, что мы плохо искали, а сроки поджимали и нужно было выбрать уже хоть что-то, но сейчас я думаю, может быть, так и было, может быть, влюбленность в папу была в самом начале брака, а потом исчезла, и мама, на самом деле, не была счастлива в браке с отцом.

— Привет, мам, — здороваюсь с ней. — Я к тебе за советом.

Касаюсь пальчиками её портрета, веду по овалу лица, контуру губ, касаюсь щеки, но вместо теплой живой кожи, ощущаю лишь холодный камень. По щеке катиться одинокая слеза, но я быстро её смахиваю рукой — сейчас не время для рыданий.

— Я услышала то, что слышать не должна была. Я не понимаю, что это значит, но… Мне кажется, это явно что-то нехорошее, в чем замешан папа. Интуиция подсказывает. И… я не знаю, что мне с этим делать. Спросить у отца напрямую? Скажет ли он мне правду, если он совершил что-то незаконное? Но я не хочу в это верить, наверняка я ошибаюсь, потому что папа… он не мог, понимаешь? Мам, почему тебя нет рядом? Ты бы обязательно помогла мне советом или развеяла все мои сомнения.

Какое-то время я сижу молча, прислушиваясь к окружающей тишине, и, наконец, прихожу к решению.

Постараюсь выведать все сама, а потом обращусь к отцу с расспросами, потому что что-то мне подсказывает, что правду мне на блюдечке не принесет даже он.

Встаю и отряхиваю одежду от земли, но не спешу уходить.

— Это же цветы от мужчины, — уверенно произношу я, рассматривая букет. — Мам, кто он? Твой давний поклонник? А отец о нём в курсе? Я бы… я бы хотела с ним познакомиться. Если он знал тебя, я бы спросила его о тебе и попросила бы рассказать, какую тебя знал он.

Продолжаю топтаться на месте, размышляя о том, стоит ли забирать цветы или пусть радуют маму. Отец очень её ревновал, как он отреагирует сейчас на букет поклонника на её могиле? Скорее всего автор записки знал на что шел, когда покупал его.

Оставлю всё, как есть.

Возвращаюсь к машине в более спокойном состоянии, чем когда покидала её. Теперь у меня есть план действий, а это уже многое.

Алиса (48)

Следующие дни я внимательно слушаю разговоры отца, но при мне или дома, когда я нахожусь в другой комнате, он обсуждает только свою политическую кампанию и ничего более. Тогда решаю, что нужно обыскать его рабочий кабинет.

Я знаю, что у нас дома у отца два компьютера. Один стоит на столе в его кабинете. Если папа работает дома, то он всегда пользуется им. Когда я была маленькой, и своего гаджета у меня ещё не было, папа разрешал пользоваться им, но, когда я выросла и у меня появился собственный ноутбук, к компьютеру отца я более не притрагивалась.

Но, на самом деле, у него есть ещё один ноутбук. Небольшой и очень компактный. Он стоит в кабинете у отца в сейфе. Я видела его всего несколько раз в жизни, когда заглядывала к отцу поздно вечером и желала ему спокойной ночи. Он всегда прикрывал на нём крышку или сразу выключал. Так что я даже не знаю, какая картина там стоит на рабочем столе.