Развернув уже к тому времени дневник, я хотел его успокоить и поговорить о ситуации в участке, но он мне не дал:
— Брось калякать и посмотри! — Дневник полетел во вчерашнюю лужу, разошедшуюся кругами, а в церквушку устремился чёрный палец. — Думаешь, эти звери просто так строили халупы с куполами и молились!? Они до чертей боялись смерти и судьбы, мол, это не их рук дело! Сносили своими бунтами мнимых виновных! Их дома, церкви, как эта, чтоб показать своё недовольство и разочарование всему небу!
Что повлияло на его агрессию!? Он в попытках что-то доказать сходил с ума, как и погода! Оккупировавшие серость над головой тучи опустились жутким ливнем, ветер, что начался уже давно, ежесекундно набирал скорость, метая не то что жестянки, а камни и обломки кирпича!
— Да если ваш бог и существует, то только его вера способна убить вас настолько, чтоб вы самостоятельно изничтожили собственность! Изгнали из вселенной ничтожный мусор, именуемый человеком! — Кричала резиновая морда сквозь шум ливня.
Словно слепой крот, я пытался жестами успокоить рассекаемую ливнем пустоту, где, наверное, пыхтит собеседник, резко замолчавший. Что с ним такое!?
Удар. Звон, перешедший в жуткую боль, свалил меня на асфальт. Не успев и оклематься, я вцепился в взмокшую тряпку в надежде, что это дневник, и кинулся к церкви.
***
Я сидел в притворе, глядя одним окуляром на останки священника у амвона. Его обтянутые тонким кисти крепко стиснули прут, вышедший из церковной рясы, в районе живота. “За что?” — Спросил я про себя сгнивших бунтовщиков, вглядываясь в застывший лик жуткой боли и… разочарования в собственном виде. Закашлявшись, я отвернулся — Ещё не вышел радиоактивный воздух или это промокшая задница даёт о себе знать?
Когда меня разбудил пробравший озноб, в горло ударила горечь — левая линза оказалась треснута. Вывернув мешок, я заклеил остатками изоленты окуляр и уже тогда обратил внимание, что солнце почти село. Во всю светило из дыры бывших ставен и навязывало вопрос: “Сколько я просидел?”. Распластавшись на куске мешковины, вымокший дневник с бесполезным кожаным переплётом вселял надежду, что недолго. Но этого недолго простуде могло хватить с лихвой.
Следующий ориентир — плоское средь лысого двора одноэтажное пятно аптеки. Большую их часть, как и продуктовые, разворовали, по рассказам, за неделю до первых ударов ядерных боеголовок, словно люд почуял неладное. Во времена же многолетнего затишья, когда из нор лезли отчаянные, и во времена бунтов 1982-ого, оставшиеся магазины становились очередными местами собачьих боев.
— Ну чего, братцы? Сегодня по медичке иль как? — Говорил грузный сосед. — Мой сват вон милицию пасти пошёл, ему б подсобить!
— А толку? — Засипел второй. — Все знають, что с правительством они так и не связались, а в одиночку им землю топтать не долго, ха-ха! А вот с медичкой недурно б…
— Да пусто. — Отвечал отец, доставая портсигар. — Неглупые люди ещё до всего бардака вынесли, что смогли и за город на сотни километров…
Закурив, он захлопнул наградной портсигар из серебра с гравюрой Красной Армии и убрал его в карман кожанки. Пару раз затянулся в тишине. Все его ждали. Понимали, что он не закончил.
— Да даже если осталось чего, то глотку порвут за флакон йода, не побрезгают.
— Так у меня, Аристаш, внуки болеють! — Выждав паузу, высказался сиплый. — Прикажешь глядеть, сложа руки, как кровинушки душу отдают?
— У самого семья! — Грозно кинул отец. — Понять просто нужно, что не светит даже нашим окрестностям будущего, вон город захлёбывается лучевой гнилью, хочешь внукам принести радиации в карманах вместо лекарств!?
— Тише, тише, брат! — Взял его за плечо дядя Миша. — Пока у нас фон в норме, нечего пугать соседей, успокаивайся. — Он развернулся к остальным. — Аристарх хочет сказать, что нам убираться отсюда надобно, мужики.
— Правильно! — Поддержал грузный, пихнув сиплого. — Я тоже так подумывал!
— Да-а. — Нерешительно протянул сиплый. — И я-я…
Было запланировано, что, раздобыв транспорт, мы уедем на поиски хоть какого-то намёка на нормальную жизнь, но… отец планировал спасти только свою семью. Соседи гибли в ожидании его плана, не справляясь с агонией хвори и бессилием перед голодом. Прося нашей помощи, они получали отказ. Отец с дядей, постоянно рискуя жизнями, выходя в город и леса, видели, что ближайшие к ним люди не были готовы к такой же жизни — они и не пытались что-то сделать… не заслуживали и горсть крупы.
Со временем в окрестностях мы остались одни. Всё чаще и чаще отец с дядей пропадали на дни и недели, а возвращались с чуть полными сумками. Потом слегла мать, отец ушёл на поиск лекарств для неё и… не вернулся. Порой опускаются руки, когда начинаешь ворошить собственное прошлое, но в таком случае я вряд ли справлюсь с поставленными задачами.
Перебравшись чрез груду опрокинутых укреплений, я ступил на очередную прихоть бунтовщиков — сметённый пост, нацеленный на урегулирование беспорядков. Ничтожная дюжина добровольцев, купленных за миску похлёбки, против стада, наплевавшего на принципы. Брат против брата.
Незнакомый, как и всё вокруг за последние часы, переулок вывел меня на серьёзно перекрытую улицу угасающего цвета солнца. Протиснувшись меж нетронутых баррикад, я вышел к четырёхэтажному зданию, чьё карнизное алое полотно, весьма истерзанное вблизи, одним лишь перекрестием серпа и молота в углу заставило невзначай улыбнуться. А от пыльной надписи на табличке у парадной и вовсе отошла на задний план промокшая задница, усталость и полученная доза радиации: «Исполнительный комитет городского округа Нижневартовск».
Скребя по полу, дверь захлопнулась. Наступила жуткая темень. Вспыхнув терзающим тишь щелчком, луч света показал причину: все окна наглухо заколочены. За плотной тёмно-синей тканью корнями вцепились в оконные рамы доски, куски фанеры и местами небольшие листы металла. Зачем такая защита? От ярости бунтовщиков? Радиации?
В стеклышках разбитой слева справочной заплясали отблески фонаря, а затем справа, за низкой столешницей со скамейками, уходящий вглубь коридор открыл многочисленные двери. Большинство из них открыты, но не представляли интереса: голые, будто всё вынесли кабинеты да подсобки. Заворот в конце этажа и вовсе вёл в санузел, и я даже не собирался туда заглядывать, если только… не повешенная посреди кафеля женщина. Её не успевший превратиться в декорацию пронизывающий взгляд. Завораживающий невозмутимостью и одновременно отталкивающий, словно это последнее проявление эмоций предназначалось конкретному человеку.
Я собрался подняться по лестнице, что посреди холла, и уже взялся за перилла, когда в темени справочной налились кровью чьи-то огромные глаза. Застучало в висках.
— Не все люди готовы к такой жизни. — Дёрнулись глазницы. — Ведь и ты задумывал наложить на себя руки, не так ли?
Голова качнулась на подсознательном уровне.
— Разве? — С недоумением в голосе выплыл на свет фонаря плащ. — А о чём ты тогда думал, растеряв всех близких?
Раздался скрип лестницы, перекрывающий скрежет зубов. Я медленно, шаг за шагом, пересчитывал берцами ступени и разрывался внутри: “Что с моим другом!?”.
— Тебе напомнить какого было тащить по лесу окровавленного Ми…
Он не докончил. Полетевший в его сторону кусок кирпича, что попался под ноги, с лязгом отлетел от оконной защиты на пол. Никого не было.
— Ты был полон разочарования и злобы! — Взревела за спиной жесть, отчего я свалился с ног. — Ты молил меня о смерти! — Продолжал кричать недруг. — Ты не рыдал от пережитого ужаса, а вопил!
Скатившись по ступеням, я напоролся головой на брошенный мной кирпич и от боли ухватившись за голову, сжался калачиком. Ненавистным багрянцам оставалось только глядеть на жалкие всхлипы в мерцающем свете фонаря и продолжать вскрывать старые раны, но… всё затихло. Я слышал лишь, как рядом со мной опустился плащ, как чёрная рука чуть не коснулась моей головы и… как захлопнулась входная дверь.
