Через какое-то время мы оба сидели перемотанные. Я израсходовал все найденные на посту бинты и чутка изоленты для фиксации, а усмирившийся зверь умудрился даже шину на руку из ножки стула сделать и попробовать раствора на язык. Обплевался весь, пока я свитер аккуратно натягивал, и начал неожиданно тихо:
— Его ведь все поддержали… — Глядел он на запачканный ватник в руке. — И умельца, и идею его паршивую с трансляцией. Говорил я ему, что не решит это предстоящего голода, неурожай в этом сезоне… что продукты нужны здесь и сейчас, а он… Пришлось без его ведома, без ведома совета приближённых, нарушая наши правила, решать проблему по-другому…
Председатель медленно, неуклюже одной рукой натянул на голые плечи куртку и, опрокинув голову, взглянул на потолок.
— За время моей службы на левом берегу реки возвели складской комплекс. — Чуть похрипывая, продолжал Никольский. — Хрен пойми: для совхоза ли, для партии. Колхозу не мешали и пускай… Сунулись тудой только после сногсшибательной победы, когда на ноги встали, а там будто и не было никого. Сараи, гаражи, здания — всё пустое стояло: до последней лампочки выкрутили и драпанули… Мы с парнями тогда лишь одно место не осмотрели. Место, куда вела шахта подъёмника глубиной уж точно больше десятка метров… Минусовой этаж, подвал или вообще… бункер. — Это слово Григорий проговорил с каким-то благоговением. — Там ведь могло быть что угодно: от продовольствия до радиотехники и нетронутого арсенала… Так мы подумали с заведующим ополчения о давно забытом месте полтора года назад. Подумали и организовали специальную группу из трёх человек, куда вошёл Демьян, Ильяс и… Аристарх. По договорённости это была его последняя услуга.
Председатель опустил голову и тяжело сглотнул — рассказ давался нелегко, да и рана наверняка привносила свою лепту. Я понимал его, как некогда: плечо ныло так неукротимо, что боль от пореза живота казалась щекоткой.
— Спустя сутки они уже стояли передо мной с пустыми сумками и… рассказывали ужасные вещи. Что вскрытые помещения были полны тел, что не было и следа продуктов и в принципе мест для хранения чего-либо, что людей просто заперли под толщей почвы без возможности выбраться… Толстенная входная дверь с внутренней стороны была испещрена сколами и выбоинами… Ты спросишь: “За что их так?”. — Председатель медленно поднял на меня красные от напряжения глаза. — Они были больны… Больны хворью, что вернувшиеся мужики принесли в посёлок, обрекая нас на погибель… У нас даже не было примитивных лекарств, чтоб отсрочить смерть того же Аристарха хотя б на пару дней… Мы похоронили их на отшибе, спалив письменные упоминания, чтоб предотвратить распространение болезни и забыть о ней, но было уже поздно!.. Эту чуму не остановит и сожжение останков, что мы тоже пытались делать…
Никольский отвернулся и спешно смахнул каплю влаги с грубой щеки. Это была слеза, подтверждающая произошедшее. “Не мог же председатель быть настолько искусным лжецом.” — Подумал я. — “Это должна быть правда.”.
— Когда всё стало совсем худо, горстка оставшегося совета решила исследовать разбитую колонну под Сургутом. Из выдвинутой группы дошло только двое — они копались среди раскуроченной техники и смердящих, наполовину растасканных тел… Среди обычного пустого кладбища, где кроме человеческой жестокости не было и капли былого величая… Через сутки, вернувшиеся ни с чем стояли среди такого же пепелища. Первый за смертью либо уходом выживших решил не оставаться. Второй, стоя на сожжённых за время его отсутствия деревяшках собственного дома, глядел на торчащую из-под обломков сгоревшую руку и плакал…
Я медленно, с болью от протрещавших закостенелых ран, поднялся по стене. Мне не за чем было продолжать диалог, если его можно таковым назвать. Всё, что требовалось, я узнал, а что нет — объяснимо человеческим фактором. Откуда у Григория Александровича вещи отца? — Почём оставлять в земле такие ценности? Зачем лгать? — Сокрытие больных для человека моментов или не решимость с ними смириться. Почему Никольский остался в посёлке? — А где сейчас место советскому человеку?
Перепачканный пол, разгром, измученный хозяин дома, так рьяно пытавшийся забыться долгое время и начать жизнь с чистого листа. Всё это сделал я со своей правдой. Стоило оно того? Эта никому не нужная правда? Отец годами скрывал от меня правду прошлого, Никольский отгораживал меня от правды посёлка и судьбы отца — так может, эта правда и не нужна? Лучше забыть её и двигаться дальше, потому что с ней тяжело? А как же будущее, которое без прошлого невозможно? Смотря, как в могилу уносят правду о прошлом, чужие или свои грехи, будущие поколения будут считать это нормой. Что животная редкость, радиация, царящая вокруг смерть и мёртвая природа — это нормально. Нормально опускать руки и не двигаться дальше. Нормально — убивать человеческое внутри. Убивать всеобщую ил чужую цель ради собственной.
ЭПИЛОГ
Мужчина у братской могилы держал в руке что-то, сыгравшее отблеском с уходящими лучами солнца. Серебряная пустышка, осколок прошлого. Такой же осколок, как и его раны, скрытые свитером. Как страх и ненависть пред лежавшими в земле под ногами. Как обида пред ними, как сделанное, что не воротишь вспять.
— Многое не прощают. — Тихо прогудела морда, наблюдавшая за мужчиной поодаль. — Но ты смог.
Под жёсткими берцами лязгнул пустой револьвер.
— Или нет? — На придумывал себе зелёный слоник, так и не изменившись. Он совсем не заметил, что его напарник ещё после обнаружения огарков выкинул свой последний патрон. Туда, где вместе с ним зарыли мысль о потере контроля и совершении раковой ошибки. Об убийстве не то чтобы председателя иль своего ненавистного товарища, а… себя.
Мужчина взглянул на закат. На падение вальсирующих узоров цвета гошенита.
— Снег — Спокойно произнёс мужчина. — Успеть бы возвратиться…
