Нас вырывает из тюрьмы квартир

И тянет ввысь мучительным подъёмом,

И на ногах рвёт башмаки до дыр:

А что же там вдали, за окоёмом?

ЗВУКИ

Есть стихи, им слов не надо —

Ритмы пульса по ночам,

Наказанье и награда,

Век бы слушал и молчал.

То ли дождь стучит по крыше,

Ветер листья ворошит,

Внук за стенкой мирно дышит,

Мышка в подполе шуршит.

Надо звуки, вздохи, стуки

Телом всем запоминать,

Их по правилам науки

Невозможно записать.

Утром солнце в окна брызнет:

Поднимайся, рифмоплёт!

И поэзия всей жизни

К новым звукам позовёт.

КРЕЩЕНСКИЕ СУМЕРКИ

Печаль, зачем ты, одинокая,

В крещенских сумерках бубнишь,

По-вологодски кругло окая,

Про затуманенную тишь?

Награды разве нам обещаны

За безоглядную любовь?

Все мы завзятые жалельщики,

Когда уже прольётся кровь.

Не страшно умереть безбожником,

Коль веришь в землю и людей,

И прорасти вновь подорожником

У тропки кинутой своей.

Себе, весёлому и грустному,

Вопрос один лишь задаю:

Ну почему поэту русскому

Дано прозреть и смерть свою?

Молчи, изведай одиночество,

Забудь значенье грозных слов —

Убережёшься от пророчества.

Но как же не писать стихов?!

ПАМЯТИ ИГОРЯ ЕРЁМИНА

Поэты умирают точно в срок.

О краткости их жизни зря скорбим мы,

А прокляты, безвестны, нелюбимы —

Так это нам, живущим, всем упрёк.

Поэты не уходят в никуда:

В родную землю лягут, словно зерна,

Храня зародыш бытия упорно,

Не поддаваясь тлену никогда.

И в той глуби, во мраке том глухом

Я ощутил подспудное движенье.

Поэты умирают, но служенье

Добру и свету – мы за них несём.

* * *

Просеивая времени песок,

Творец крупицы даром не обронит.

– Остановись, мгновенье! – слух затронет

Из тьмы веков неверный голосок.

Но как остановить движенье это —

Струенье вод в реке, полёты туч,

Травы шуршанье, камнепады с круч,

Из глаз любимой истеченье света?

Возможно ли? Хронометр бытия

Размеренно куёт свои секунды…

И надо ли?

– Не слушайся зануды,

Господь всеблагий, – возопляю я.

– Сыпь, сыпь песок! —

И пусть Земля кружится.

Не обронись! —

И пусть не будет дна

В твоём сосуде.

Вечность нам дана,

Пока песок струится и струится…

ТЫНДА, ЛУГОВАЯ, 1

Геннадию Кузьмину

Опять зима.

Как больно ветер жжёт!

Калорий в теплотрассе не осталось.

Кружит снежинка – водяная малость,

Январь её сурово бережёт.

Мой дом в три слоя снегом занесён.

Кого он греет в эту злую стужу?

Кого, по тропке выпустив наружу,

К исходу суток поджидает он?

Колючий воздух к Тынде заскользил,

Он, словно выдох, бесконечно тяжек.

Коробочка средь девятиэтажек —

Мой старый дом.

Неужто здесь я жил!

Вот в эти двери лысенький поэт

Входил без стука, снег смахнув с ушанки,

Чай с сухарями пил и воблу шамкал,

Вина и пива не приемля, нет!

Потом мои тетрадки ворошил,

Где от стихов давно в глазах рябило,

И, варианты предлагая мило,

Он беспощадно строчки потрошил.

Нацеливая свой бельмастый глаз,

Он бормотал: «Ну, накрутил, парнишка…»

В суровой правке нарождалась книжка

Без выспренностей ложных и прикрас.

По мне проехал будто тяжкий трактор,

Так ныло тело от работы той!

Он был упорен в творчестве – крутой,

Но справедливый – первый мой редактор.

Вот эта книжка, тонкая, как лист,

Что осенью с берёзы наземь ринул,

С названьем немудрящим «Сентябрины» —

Возьми её, редактор-тракторист.

За ней пойдут другие, но пока

Она мне жжёт замёрзшие ладони.

Мы с нею нашу молодость догоним,

Мы с ней удачу схватим за бока.

…………………………..

Ну, вот и всё…

О стенку головой

Колотит ветер северный колючий.

Поэт ушёл и умер, невезучий,

И я стою один на Луговой.

1976 —2003

ЯМБ

Приспело время жить умом,

Причём, желательно – своим.

Не зря гласят, что слава – дым,

Когда всему основа – дом.

Тому, кто чувствам вечный раб,

Не объяснить всевластье цифр,

Невнятный код, забытый шифр,

Неизмеряемый масштаб.

Кто лепту ждёт, кто правит бал,

А кто махнул на всё рукой…

Но если в бурях есть покой,

Не зря канат ты отрубал.

МЕЖДОУСОБИЦА

Была междоусобица князей

Жесточе всех нашествий и набегов

Варягов, половцев и печенегов,

Страшился русич родовы своей.

Когда на брата брат сбирает рать,

А сын отца с престола свергнуть тщится,

Не торопись на белый свет родиться,

Чтоб от руки родной не погибать.

Казни своих, чтоб устрашился враг,

А жены народят ещё младенцев.

Велик Христос, не бойся иноверцев,

Ты сам себе грабитель и чужак.

На поле, что усеяно костьми,

Оратай плуг не смеет долго ставить.

Как медленно мы обретаем память,

Мучительно становимся людьми!

Я тоже Игорь, Ингвар, скандинав,

Я тыщу лет на сече был кровавой,

И я на смерть давно имею право,

От вероломства всех князей устав.

Перековать орала на мечи

Не торопись, земля моя святая.

Восходит солнце, медленно светает.

На пашню опускаются грачи.

Всему мерило чёрный хлеб и труд,

А не гордыня, вправленная в злато.

Да будет мир!

Да будет детям Завтра!

И распрям всем —

Да будет Божий суд!

РОДНЫЕ ПОГОСТЫ

В украинском далеке

Спят две бабушки родные:

Степанида в Кошмаке,

В Феодосии Мария.

Ставни ветхие дрожат,

Бедолага ветер стонет…

Там же рядышком лежат

Тётя Надя, тётя Тоня,

Тётя Дуся, дед Сергей,

Дядя Ваня убиенный…

Боже, души их согрей,

Больно стыло во вселенной.