В основном в этой книге будут показаны точки зрения и личные истории американцев, относящиеся непосредственно к периоду перед войной и перед Холокостом. Я имел честь быть репортером в гуще недавних событий, относившихся к падению советской империи и освобождению Центральной Европы, – и я прекрасно представляю, как трудно, может быть, разобраться в происходящем и как непросто делать нравственный выбор о том, что делать в таких обстоятельствах. Оказавшись в центре вихря, вы как бы живете совершенно нормальной жизнью, даже если вам прекрасно видна ненормальность, абсурдность и несправедливость происходящего. Вместо того, чтобы бездумно осуждать американцев, живших в гитлеровской Германии, я хочу дать прозвучать их собственным историям. Правоту и неправоту позиции, качество их морального компаса стоит оценивать с точки зрения их собственного опыта, а не нашего позднейшего знания о случившемся – роскоши, для них недоступной.

Даже сейчас для людей Берлин 1920-х гг. – это тест Роршаха.

Часть первым делом представляет себе политический паралич и хаос, где революционеры и контрреволюционеры дерутся прямо на улицах. Другие вспоминают о гиперинфляции, лишившей людей всех сбережений и загнавшей миллионы людей среднего класса в самую настоящую бедность. Третьи думают о сексуальной свободе этого времени – или о разнузданных извращениях и упадке, тут уж все зависит от точки зрения. Наконец, некоторые видят в этой эпохе удивительный культурный ренессанс, творческое оживление в науке и искусстве, ставшее возможным благодаря демократической системе.

Как ни странно, все эти ассоциации исторически верны и вполне соответствуют тому, что происходило. После Первой мировой войны Берлин стал настоящим политическим полем боя, причем довольно часто в очень буквальном смысле слова. Беспорядки происходили и в других городах Германии, но в Берлине борьба шла особенно ожесточенно. В феврале 1919 г. в Веймаре собралась только что избранная Национальная ассамблея, чтобы сформулировать новую Конституцию, – и собралась она именно там потому, что требовалась место поспокойнее, чем Берлин. Но рождение Веймарской республики быстро привело к восстаниям и среди правых, и среди левых, возненавидевших новое правительство и его эксперименты с парламентской демократией. Демагоги всех сортов находили себе приверженцев среди людей, еще не успокоившихся после унизительного поражения, тяжелых потерь среди населения и тяжелых условий Версальского мира.

Отчаянное положение в экономике лишь усугубляло политический хаос. Немецкая марка сильно подешевела, жизнь людей с фиксированными доходами значительно ухудшилась. Самые обычные товары – такие как буханка хлеба – сперва стоили тысячи, потом миллионы, потом миллиарды и даже триллионы марок. Ничтожная стоимость денег прекрасно отразилась в вывеске кассы одного из городских театров: «Места в партере: первые ряды – цена равна стоимости полуфунта масла, задние ряды – двух яиц». И среди общей бедности всегда находились те, кто наживался и жил экстравагантно.

Особенно заметна была экстравагантность в сексуальных нравах. Драматург Карл Цукмайер сообщал, что на одной из многочисленных городских вечеринок видел юных официанток, одетых «лишь в прозрачное белье с вышивкой в виде серебряного фигового листа». В отличие от «заек» в американских клубах, этих «можно было трогать», подобные забавы напрямую включались в стоимость билета. На стене висел плакат: «Любовь – лишь глупое преувеличение различий между разными сексуальными объектами».

Подобные сексуальные вольности были одной из причин, по которой любопытные иностранцы тянулись в немецкую столицу. Но еще более важной причиной была репутация Берлина как выдающегося центра культуры. Город мог похвастаться такими людьми, как Бертольд Брехт, Альберт Эйнштейн, Марлен Дитрих и Георг Гросс, он был магнитом для талантливых творцов, энергичных и предприимчивых – в том числе и для американцев.

«Люди забыли, что после Первой мировой больше всего интеллектуалов и деятелей культуры собралось вовсе не в Париже и уж точно не в Лондоне и не в Нью-Йорке, а в Берлине», – вспоминает Михаэль Данци, американский музыкант, игравший на банджо, на всех видах гитар и на мандолине, который провел послевоенные годы в немецкой столице. «Берлин действительно был столицей Европы: все железнодорожные пути из любого европейского города вели до Берлина».

С самого начала многих американцев привлекал и политико-экономический хаос: задумываясь о будущем новой Веймарской республики, они пытались понять, что за силы развернулись в послевоенной Германии, особенно в Берлине. Но, подобно рассказам Кристофера Ишервуда, по мотивам которого были созданы мюзикл и фильм «Кабаре», в воспоминаниях американцев того времени часто встречаются зловещие предвестники того, что вскоре поглотит Германию и почти всю Европу. Когда нацисты были еще маленьким радикальным движением из Мюнхена, они видели в Берлине злой, декадентский город, не сравнимый со столицей Баварии, где их поддерживало куда больше народу. «Контраст [Мюнхена] с Берлином был очевиден», – рассказывает Курт Людеке, присоединившийся к партии в 1920-х гг., ставший активистом и собирателем пожертвований, в том числе во время поездок в США. «Один город был Меккой марксистов и евреев, второй – цитаделью их противников». Гитлер продолжал недолюбливать столицу Германии и её жителей, даже когда уже пришел к власти и стал править из Берлина.

Если говорить об американцах, приехавших в Германию вскоре после Первой мировой войны, то в их историях много загадочного, по-настоящему странного. Бен Хехт, будущий знаменитый драматург и продюсер Бродвея и Голливуда, приехал в Германию в 1918 г. Ему было 24 года, он был репортером Chicago Daily News. В свои первые два года в немецкой столице он писал о происходящем так: «политические клоуны, авантюристы и крючкотворы, безмозглые параноики» выступают словно в уличных театрах, и в результате «все становится политикой, революцией и контрреволюцией». В своем письме издателю Генри Джастину Смиту в Чикаго он отметил в заключение: «У Германии нервный срыв. Здравомыслия не обнаружено».

Хотя большинство соотечественников дома было вполне счастливо позабыть про закончившуюся мировую войну и вернуться к домашним делам, в Германию отправлялось новое поколение американских дипломатов и военных атташе, чтобы возобновить официальные связи между странами. Они собирались оценить настроения в Германии и понять, есть ли у нынешних властей возможность справиться с политическим хаосом и углубляющимся экономическим кризисом, доведя демократический эксперимент до хорошего результата.

Для молодого дипломата Хью Уилсона военный и послевоенный Берлин стал подтверждением того, что свое будущее надо связать со службой за границей, а не с семейным бизнесом в Чикаго. Незадолго до войны он решил посмотреть, на что похоже будет «несколько лет поработать дипломатом, для опыта и разнообразия». Он прошел экзамен в дипломатической службе, полагая, что всегда сможет вернуться к прежней жизни, если новая ему не понравится. Но тут изменился весь мир. После своих первых поручений в Латинской Америке Уилсон в 1916 г. отправился в берлинское посольство. Он проработал лишь несколько месяцев в городе, который был «словно в осаде против всего остального мира»: после этого США вступили в войну, и посольство было эвакуировано в Швейцарию специальным поездом. К тому моменту, когда Уилсон был снова направлен в побежденную Германию, он принял уже решение «применить каждый атом энергии и весь ум, какой у меня только есть», занявшись тем, что считал теперь делом своей жизни. Это стало вторым его путешествием в Берлин. В третий раз он попал туда в конце 1930-х, став последним послом США в нацистской Германии.

Уилсон со своей женой Кэт прибыл в Берлин в марте 1920 г., когда происходил Капповский путч: его события видели все американцы, что оказались тогда в здании посольства США в доме 7 на Вильгельмплац. Номинальным лидером мятежников был Вольфганг Капп, штаб которого располагался во дворце на противоположной стороне заполненной колючей проволокой и пулеметами площади. Это конкретное восстание быстро угасло, но Уилсону довелось посмотреть на целый ряд всплесков насилия, с весьма характерным немецким колоритом. «Мятежи, судя по всему, происходили на строго ограниченных территориях, это было частью правил игры, которой придерживались сами мятежники», – отмечал он.