Выбрался обратно, зигзагами дошагал до ручейка, припал губами к воде.

Крыса на сковородке. Сверху льется густой, прямо-таки ненормальный для Тильвии жар. Ломят руки, горит поясница. Колени трясутся. Да еще последствия милой беседы с напарником — позвоночник так и отдает тупой болью, в шею будто шило всадили.

Проблему я осознал, только как следует попив водички. И дотащившись до… Боженьки, как его там зовут, этого Стрелка?

— Громилу я… не дотяну.

Нэйш смерил глазами громилу, скорчившегося на лужаечке. Посмотрел на меня и сделал утвердительный жест — ага, вряд ли.

— Помочь ты мне, конечно, не хочешь.

— Я уже говорил, Лайл. Они — твоя проблема.

Узнаю, кто в Гильдии выслал за ним этих олухов — распотрошу, честное слово.

Нэйш придирчиво рассматривал свой ножичек — отобрал у Джерка, конечно.

— Для приманки хватит и одного. У тебя всё еще есть другой выход.

Звучит почти даже соблазнительно. Только что-то мне не хочется преподносить Нэйшу последний подарок — а устранитель, похоже, очень желает посмотреть, как я кого-нибудь прикончу.

— Точно. Есть другой выход. Помоги-ка мне привести его в себя.

Ну да, конечно, к кому я обращаюсь.

Справился сам. Влепил Барку (или как он там?) с десяток оплеух, полил водичкой, сунул в зубы его собственную фляжку. Последняя мера сотворила чудо, и дружок Джерка восстал. С ревом и рывком, очень быстро перешедшими в стон и падение.

Через какое-то время громила еще и обнаружил, что его арбалет держу я. И еще — что на него недвусмысленно глядит моя ладонь с Печатью-снежинкой.

— Шагай вперед и молчи, а то подморожу.

Спасибо еще — у этого детинушки не было сложного внутреннего мира. Зато хорошо работали здравый смысл и повиновение. Так что он и впрямь молча дотащился впереди меня до болота. Даже сделал одолжение и под моим бдительным присмотром протащил Джерка еще шагов на пятьдесят внутрь трясины.

Зыркал, правда, убийственно, пару раз ругнулся, но хоть ничего не сказал. Я почти готов был за это полюбить парня. Когда ударом по затылку вырубал его вторично.

На душе было паршиво и без того, чтобы мне еще сообщали — что я такое.

Просто ты хочешь жить, Гроски, — твердил я, пока брал нож Джерка. Пока делал надрезы на руках Брэнди (или кто он там?!). Вспарывал ему куртку и протыкал ладонь. Хочешь жить, вот и все. А это — выход.

Вложил нож в пальцы Лапочки. Потом взял арбалет и со второй попытки (руки тряслись, после допроса, наверное) прострелил ему ногу пониже колена. Джерк дернулся и почти даже очнулся — пришлось угомонить еще ударом по голове.

— Когда их найдут, — сказал я куда-то в пространство, — будут думать, что они… надышались этой дряни. Спятили, начали драться друг с другом. Что теперь?

Маску я повязал перед тем, как мы углубились в трясину. И не видно, как пляшут губы.

— Хорошо, Лайл, — тихий шелест голоса откуда-то сзади. — Они лежат на достаточном расстоянии. Теперь отойди.

— Если она появится… мне делать что-то?

— Не настаиваю.

Прислонился к угрюмой сосне — потный, перемазанный тиной, почти раздавленный грызун. Стал бессмысленно смотреть на то, как из моих бывших гильдейских товарищей вытекает в трясину кровь. Пытаясь не задаваться вопросами — а если крови нужно слишком много? А если цветочки не учуют кровь и не всплывут? А если гидра не учует и не вылезет?

Беспамятники явились первыми — десяти минут пройти не успело, как один всплыл поближе к голове Джерка, насколько позволяли мостки гати. Скоро начали появляться остальные — побулькивали и поднимались из черно-зеленой грязи. Не такие впечатляющие, как в лунном свете — тусклые и как будто беловатые, только низ отливает серебром. Но ведь пахнут — вон и голова начинает кружиться.

Освежил воздух холодом вокруг себя. Надо будет глотнуть все же антидота из сумки на поясе. Еще надо спросить у нойя… спросить — может ли вернуться после такого память. Потому что если может — придется искать другой выход.

На этот раз гидра появилась не внезапно — видно, глубина не позволила. Сначала наметилось движение в трясине — волнообразное, нацеленное. Как будто что-то очень немаленькое плывёт в вашу сторону. Тяжело и местами даже неуклюже — скажем, приволакивая одну недействующую шею.

Потом движение замерло минут на пять, у самых мостков. Затаилось. Серебристые лотосы очень невинно плавали в тине — похоже было на танец в Хороводный день. Всплывали и лопались пузырики. Медленно струилась кровь с мостков в трясину. Нэйш возле здоровенной коряги обратился в истукана: маск-плащ, маска скрывает лицо, на левой ладони тихонько трепещет лезвие палладарта.

Я прижал поплотнее локоть к боку и поднял правую руку — ударить, если вдруг что.

Тина приподнялась, расступилась, пропуская голову гидры — круглую, тупую, серо-черную. Маленькие глазки. Пасть, похожая на пасть миноги. Еще помедлила, протянулась шеей вперед по мосткам, наконец уверилась и рванулась вперед, вцепляясь в руку Джерка.

Короткий свист. Мне так и не удалось рассмотреть — сам дарт слетел с ладони, или Нэйш метнул свою игрушку. Лезвие безошибочно вошло в глаз — голова зашипела, разевая пасть, забилась в трясине шея…

Потом гидра выметнулась из болота — скользким туловом, наполовину состоящим из одних только шей, еще почти наполовину — из хвоста. Общей длиной — футов в двенадцать. Ринулась вперед: на месте одной шеи сплошная рана, вторая исходит конвульсиями, и только правая пасть живет, держится, готова кусать. Обвить, ударить хвостом, утащить в трясину и уволочь!

Мостки гати затрещали и прогнулись под тяжестью упавшей на них туши. Нэйш легко вскочил на корягу, дернул цепочку дарта — тот покорно принесся в руку. И не спеша отправил гидре лезвие в последнюю голову. Потом вдохновенно, как в танце, спустился вниз, прошел между бьющимися и шипящими шеями и закончил дело размеренным ударом ножа.

В узел меж трех шей.

Бесчувственного Джерка во время разборки гидра смахнула с гати — мне пришлось лезть за ним, доставать. Намораживая для себя ледяные мостки. Банти, или кто он там, лежал, где положили, только вот гидра упала наполовину на него.

Все было в крови и в тине. И вокруг плясали проклятые лотосы.

Устранитель осмотрел этот натюрморт, не пытаясь скрыть удовлетворение.

— Оплата — твое дело, Лайл. Я закончил.

Ногой столкнул половину гидры обратно в болото. Наклонился, рассмотрел тулово.

— Трехглавая, я же говорил. Ей пришлось отбросить шею. С той головой, которую я ранил вчера.

Сдернул маск-плащ. Снял с сука коряги сумку. И уже проходя мимо меня, добавил:

— На твоём месте — я обождал бы час, прежде чем привести сюда слуг господина Ивверта. Чтобы беспамятники подействовали.

Я ничего не ответил. Отвернулся от белой фигуры, которая преспокойно удалялась в направлении выхода из парка. Стал смотреть сначала на мертвую гидру — шея вытянулась по мосткам, на месте глаза дырка, где-то внутри тины еще утихают последние конвульсии. Потом на Джерка с его дружком — раскинулись на мостках гати, подкармливают кровью трясину, вокруг голов и рук тихо поднимаются привлеченные кровушкой серебристые венчики лотосов.

Подождал я на всякий случай два часа.

* * *

— …и ты не представляешь, как мне пришлось выкручиваться перед Нэйшем и пояснять — что эти два придурка вообще забыли в болоте с арбалетом. Боженьки! Впереться в самую гущу этих лотосов — нет, отдаю им должное, местечко для засады они выбрали ничего себе, ну, то есть, если бы рядом не было полно беспамятников, да плюс там еще была гидра, которая совсем уж нацелилась сожрать обоих, когда мы подоспели.

Пивко подходит к концу — досадно. Здесь оно густо-янтарное, с благородной горчинкой, и тоже отдает ароматом специй. Жаль только — крысы не умеют варить пиво или готовить полыхающе-острые изумительные блюда.

У меня вот другой талант — врать. Вдохновенно, с честными глазами, с шуточками, мешая истину с ложью — в разных пропорциях.