На вдове Олсен все дружно возводят глаза в потолок — эта благотворительница нам все печенки выжрала. Пухлик еще и делает охранный жест. Дней пять назад опять сопровождал меня к милой вдовушке.

— М-м-м, — кривится Грызи, — не то чтобы я могла бы произнести «Уж лучше бы Олсен»…

Пять секунд громкого возмущения от всех, кого достала благотворительница со своими чайными церемониями.

— …но дело непонятное. В Мейлесене на полях появляются выжженные круги.

Стало быть, северо-восток, где как раз и полей побольше.

Грызи перебирает документы, от которых несёт официозом и сургучом. Подарочек от курьера, наверное. В документах описывается, что в таких и рассяких селениях по ночам заладили появляться «знаки» странной формы. В основном округлой. И приличного объёма.

— Народ опасается за урожай, а окружной инспектор — народных волнений, — Гриз взмахивает листком. — Он нас как раз и вызвал, кстати. Там не то чтобы глушь, но четыре небольшие деревеньки на небольшом удалении да сколько-то мелких поместий торговцев зерном. Публика необразованная, так что эти явления их сильно тревожат. Да, и ещё горящий круг остался в лесу… а тут вот подпалены макушки леса, и дети видели огненный шар в ночи.

Молчание прерывается выразительным «Боженьки» от Пухлика.

— Ах, как это волнующе, как интересно, — воркует Конфетка и расточает улыбки. — Ну надо же, небесное явление! Падающие звёзды, огненные шары… из этого вышла бы славная песня.

Только непонятно, что в этой песне забыли ковчежники. Грызи вон думает — что-то забыли, потому что щурится. Выбирает.

— Кейн, там предстоит работа с огнём, так что понадобится «панцирь».

Пухлик пытается переплюнуть Конфетку по сладости улыбки. И уверяет, что поохотиться на падающие звезды — это он с детства мечтал.

Держу пари на свой атархэ, мог бы — он остался б в питомнике, хоть и навоз от яприлей выгребать.

— Мел, Аманда присмотрит за Ночкой.

Я, конечно, упираюсь и бурчу, что делать мне нечего — за огненными шарами гоняться.

Только по глазам Грызи видно, что дело решённое.

Никакого Дара Следопыта не нужно.

* * *

Окружной инспектор — мерзкая скотина. Весь состоит из причмокиваний и осторожных поглядываний. Потрясает мясистыми щеками в рыжих волосёнках. И сыплет, стелет словами, что вот, это не их компетенция, и служащие тревожатся, и расплодились разные слухи, и вообще, у них тут в округе других дел навалом.

Дела и правда навалены — стопками, вдоль стен кабинета. Торчат из шкафов, съезжают со стола. Мышам тут, небось, — обожраться.

Выбираемся из пропахшего бумагой и мышиным пометом логова через два часа, с гудящими головами. По делу окружник не сказал ни на волос. Провожатых не дал. Но хоть карту удалось стрясти. Да обещание связаться со всеми старостами деревень — чтобы нам предоставили кров и еду.

— Думаю, платить он нам и вовсе не собирается, — глубокомысленно изрекает Пухлик, пока мы волочёмся к «поплавку».

Этот-то скользкий типец? Да он на нас ещё и всех собак повесит. Без разницы, справимся или нет.

— Специально вызвал тех, кто берет подешевле, чтобы отписать начальству, что принял меры, — бубнит Пухлик уже в «поплавке». — Ха, судя по сведениям, которые он там излагал — он даже никого на опрос свидетелей не направил. Что старосты изложили по «сквозникам» — то и преподнес.

Старосты всего наизлагали — вилами с ушей можно сгружать. От явления небесных дев до обильных звездопадов. Нужного ничего нет. Какое кому дело до того, что старухи предсказали конец света, а народ кинулся кому-то там молиться и жертвы приносить?

Грызи в разговоры не встревает, ползает пальцами по карте. Иногда шепотом ругает окружников за бестолковость. Восемь случаев, а эти балбесы только три на карте обозначили.

К первому полю приходится от речки добираться с час. Шагом Грызи — вернее, полушагом-полулётом. Пухлик иногда трусцой поспевает, я привыкла и держусь рядом.

Сожжённое поле видно издалека. Дыра в самом сердце, среди созревающих колосьев. Издалека — почти что ровный круг. Шагов в двадцать диаметром, не меньше.

Запах гари смазался: этот круг не последний. Да еще и пламя странное. Часть поля не сожжена, а просто спеклась и вплавилась в землю. Рядом колосья иссохли от жара, только вот не сгорели. Трогаю пальцами — ещё влажные от сегодняшней росы. Быстро прогорающее пламя — магическое.

Может, драккайна? Пламя что-то сильное и слишком ровное. Ступаю по кругу, ковыряю землю носком сапога — всё черно, мертво, выпалено до корня. Страшный жар. Похоже на какой-то артефакт или зелье, только чёрта с два тут возьмёшь след: местные хорошо уже успели вокруг погулять. Натоптали, навоняли.

Грызи обходит выжженный круг, приглядывается к краям, ищет что-то на земле. Пухлик топчется по пожарищу и пытается вычесать какие-то истины из своей щетины.

— Ну, — начинает неуверенно. — Я как-то слышал всякое насчёт шаров, которые валятся с небес. В Крайтосе рассказывали — лет сто назад бахнулась такая штука в середку леса. Сосны в разные стороны, пожар… да, и воронка. Только вот вряд ли у нас по специальности — ловить звёздные камешки.

Открываю рот, чтобы сказать Далли: глаза протри, ты где-то видишь воронку? О звёздных камнях я слышала кучу всего в детстве. Рассказывал один чудак, не вылезавший из библиотек: и как они летят, и как падают, и даже порывался соорудить что-то такое, чтобы наблюдать звездокаменные дожди, только моя мамаша его живо отучила.

И тут Грызи говорит спокойно, щурясь куда-то вверх:

— Боюсь, это как раз по нашей специальности. И я знаю, что это может быть.

Ну, раз так — я тоже знаю. Грызи думает, жар шёл сверху. Мгновенная вспышка, вал пламени, магического и быстро прогорающего.

А в Кайетте может воспламеняться только одна птица.

— Феникс.

* * *

Слова и буквы пахнут, поют и имеют цвет. Не верите — спросите любого Следопыта. Он расскажет, как это: когда любое слово — переплетение вкусов, и запахов, и музыка, и палитра.

Что «е» — снежно-белое, с запахом хрустких яблок и пыли, распахнутое и с напевом копыт. А «м» — звеняще-оранжево-сладкое и чуть-чуть вяжет. «Л» поёт гудением пчёл и отдаёт золотистым мёдом, а «к» — холодное, царапучее, с паскудным запахом металла.

Слово «феникс» выкрашено ало-золотым. В тона жаркого пламени, отваги и верности. Слово пахнет чистотой и волей.

Говорят, где-то непременно есть твой феникс. Огненный дух, который рождён для тебя. Твой защитник и самый верный друг на свете.

Только вот это всё враки: иначе в Кайетте было бы не продохнуть от фениксов, как от магов. Жаль, что их меньше, чем нас.

— Феникс, — Далли измывается над щетиной ещё серьезнее. — Ну да, тогда на свои места становится это — насчёт огненных шаров в небе и тому подобного. Но фениксы же не летают направо-налево в огненном обличии? И уж тем более у них нет милой привычки устраивать поджоги на полях.

— Нет, — задумчиво роняет Грызи и ничего к этому не добавляет. Потому что и без того ясно: с фениксом что-то неладно, раз он вспыхивает так часто и так ярко. Огонь для этих пташек — всё равно что средство выражения чувств. Волнение, гнев, страх, радость — всё в пламени, и пламя разное. Наши вот птенцы, которых удалось спасти от контрабандистов — попыхивают нежно-золотым, когда видят меня или Гриз. Привыкли к кормилицам. Раз мне пришлось увидеть брачный танец — красивейшее, что можно вообразить. Кружение в небе — и малиново-золотые мягкие вспышки, перебегающие по распахнутым крыльям…

Только вот что может заставить феникса полыхнуть таким огнём…

— Я думал, они неопасны, — не отстаёт Пухлик. — Хотя… вроде как, городок Фениа в Дамате как раз фениксы и спалили? Во время Воздушных Войн? Или что там было?

Грызи вздыхает. Говорит:

— Нужно глянуть другие места на карте.

И по пути начинает читать Пухлику лекцию про фениксов. Будто Далли вчера родился и ни черта про них не знает.