В данном случае речь может идти о конкретной стране, конкретном народе и народной культуре, рациональные и иррациональные начала которой как бы уравновешены и исторически предопределены, выступают не только и не столько в виде социально-политических проектов, сколько в виде соответствующего нравственно-психологического климата общества, его коллективного бессознательного, за состояние которого повинны как семья и семейно-родственные отношения, так и государство, церковь и все гражданское общество в целом. «История, – как отмечает академик Российской академии наук, доктор юридических наук, профессор, известный специалист в области истории политико-правовых идей и современной философии права Владик Сумбатович Нерсесянц, – ведь не находится на службе какой-то социальной теории … и не создает специально для ее реализации какие-то идеальные условия. Напротив, сплошь и рядом социальные идеи, проектируемые на одну ситуацию, начинают осуществляться при совершенно иных обстоятельствах.
Также и в содержательном плане, связи предшествующей теории и последующей практики в принципе не могут быть прямолинейными и однозначными – в отличие от, скажем, совпадения символа и реалий в магии или слова и дела в мифологическом акте божественного сотворения мира» [20, с. 325].
Технический прогресс на стыке ХIХ – ХХ вв., как и переход к постиндустриальному информационному обществу не исчерпывается и никогда не исчерпывался лишь мирами экономики и политики, хотя их значение в становлении и развитии общества всегда значимо. Но эта значимость у различных народов выражается по-разному. По-разному оценивается здесь роль социальной общности и личности, морали и нравственности. «Немцы никогда не разделяли принципов индивидуализма и утилитаризма, лежащие в основе классической политэкономии Смита и Риккардо» [28, с. 6].
По-разному представители различных народов относятся и к своей профессиональной деятельности. «Совершенно очевидно, – пишет М. Вебер, – что в немецком слове «Веruf» и, быть может, в еще большей степени в английском «calling» наряду с другими мотивами звучит религиозный мотив – представление о поставленной Богом задаче, и звучит он тем сильнее, чем больше в каждом конкретном случае подчеркивается это слово. Если мы проследим историческую эволюцию этого слова во всех культурных языках мира, то окажется, что у народов, тяготеющих в преобладающей своей части к католицизму, как и у народов классической древности, отсутствует понятие, аналогичное тому, что в немецком языке именуется «Веruf» в смысле определенного жизненного положения, четко ограниченной сферы деятельности, тогда как оно существует у всех протестантских (по преимуществу) народов» [26, с. 97].
На этом примере социолог пытается развенчать западноевропейскую традицию, идущую из глубин еврейской и всей западноевропейской культуры, и нашедшую наиболее полное свое выражение в «Феноменологии духа» Г. Гегеля, согласно которой общественное развитие является итогом рационального развития, исторически проявляемого в диалектике сущности и должного существования. Существование в данном случае не выходит за рамки рационального мышления, а определяется им как разумное или должное поведение и деятельность, т. е. когда возникающие в древности философские категории в условиях соответствующей исторической реальности обретают форму должного для данных условий поведения. Рассогласование между сущим и должным в данном случае предстает как проблема социального отчуждения, которое выделяется в самостоятельный объект исследования. В то же время поиск причин отчуждения ограничивался исключительно рамками чистого сознания.
Макс Вебер в анализируемом произведении на примере анализа протестантской этики пытается показать, что дело не только и не столько в самом рациональном ведении капиталистического хозяйства и рационализме как таковом. «Суть дела заключается в том, что здесь проповедуются не просто правила житейского поведения, а излагается своеобразная «этика», отступление от которой рассматривается не только как глупость, но и как своего рода нарушение долга» [26, с. 73–74]. Это не просто учение о морали или особая форма практической философии. Сама мораль в условиях капитализма подвергнута трансформации и проявляется не столько в моральных чувствах и нравственном поведении. «В самом деле, – пишет М. Вебер, – столь привычное для нас теперь, а по существу отнюдь не само собой разумеющееся представление о профессиональном долге, об обязательствах, которые каждый человек должен ощущать и ощущает по отношению к своей «профессиональной» деятельности, в чем бы она ни заключалась и независимо от того, воспринимается ли она индивидом как использование его рабочей силы или его имущества (в качестве «капитала»), – это представление характерно для «социальной этики» капиталистической культуры, а в известном смысле имеет для нее и конститутивное значение» [26, с. 76].
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
