Крутых безжалостно относился как к кулакам, так и к подкулачникам. Он был убежден — все они лишь ждут момента, чтобы выступить против советской власти. Глядя на Евдокима, Крутых вспомнил совещание в своем отделе, где как раз шел разговор о подкулачниках. Один из сотрудников спросил, кого относить к этим людям. Начальник отдела Головенко ответил на это однозначно — тех, кто сочувствует кулакам.

Приехав в Луговое расследовать причину пожара, Крутых удивился, когда узнал, что в двенадцати верстах от деревни живет единоличник. Он расценил это, как политическую ошибку председателя колхоза Зиновьева.

— Как же ты мог допустить такое? — спросил Крутых. — Неужели не понимаешь, что, оставив единоличника, ты дал колхозникам возможность сравнивать их жизнь с жизнью этого самого Канунникова? Ведь у него на столе, наверное, побогаче, чем у них.

Аргументы Крутых удивили Зиновьева. Если частник живет лучше колхозника, зачем ему тогда идти в колхоз? Да и нужны ли в таком случае колхозы? Но они нужны, считал Зиновьев, потому что именно колхоз может обеспечить крестьянину лучшую жизнь. Выходит, Крутых в это не верил. Но говорить об этом вслух Зиновьев не стал. Он лишь заметил:

— Именно для сравнения я его и оставил. Если кто-то из колхозников скажет, что жить единоличником лучше, значит мы что-то делаем не так. Надо искать ошибку и исправлять ее. Я думаю, такие единоличники, как Канунников, нам сейчас даже полезны.

— А я думаю совсем по-другому, — отрезал Крутых. — Дом Канунникова может оказаться гнездом целой банды.

На этом разговор чекиста с председателем закончился. Узнав, что Шишкин собирается к Канунникову на охоту, Крутых отправился с ним. Ему хотелось прощупать этого единоличника, узнать, с кем он поддерживает отношения, кто приезжает к нему и по каким делам. И вот теперь он сидел в Евдокимовой избе и наслаждался теплом, идущим от печки. Его лицо выражало отрешенность, но мозг непрерывно работал. От его глаз не ускользнула ни одна деталь — ни взгляды, которыми обменивались Евдоким и Наталья, ни слова, случайно роняемые Спиридоном. Для Крутых все было важно. Он сидел и размышлял о том, какое отношение к пожару мог иметь Канунников. Его мысли прервал Шишкин.

— За окном-то чо делается, — произнес он, показывая рукой на берег.

Крутых привстал и посмотрел в окно. Над Чалышом летел снег. Косые белые полосы секли пространство, отодвигая противоположный берег реки и смазывая очертания деревьев. Вскоре они совсем исчезли за белой пеленой. Но на земле снега не было. Жадно ловя каждый лучик солнца, она уже успела прогреться и снежинки, едва прикоснувшись к ней, таяли. Желтая прошлогодняя трава намокла, посерела.

Крутых отвернулся от окна и снова сел. Мужчины молчали и это молчание казалось естественным, потому что у каждого из них были свои мысли и никто не хотел делиться ими. Молчание угнетало лишь Наталью. Приезд чекиста не давал ей покоя, ее разбирало женское любопытство. Наконец, она не выдержала и спросила, обратившись к Крутых:

— Надолго сюда?

— Шишкин домой поедет и я с ним, — ответил чекист и зевнул.

Ответ не удовлетворил Наталью, но задавать дальнейшие вопросы она не стала. Собрала со стола кружки, накрыла полотенцем хлеб.

— Давно здесь живете? — вдруг неожиданно спросил, казалось, уже начавший дремать Крутых.

— Да уж почти год, — ответил за жену Евдоким. Ему не понравилось, что тот преднамеренно разговаривает только с ней.

— А сюда откуда приехали? — снова спросил Крутых и уставился взглядом на свои сапоги.

Канунников не знал, подозревают его в чем-нибудь или просто хотят прощупать, чем живет, но прекрасно понимал, что от него не отстанут, пока не удовлетворят любопытство.

— Из Оленихи, — ответил Евдоким. — Слышал такую деревню?

— Чем же она тебе не понравилась? — спросил Крутых, повертев носком сапога, от которого все так же не отрывал взгляда.

— Названием, — съязвил начавший раздражаться Евдоким.

— По людям не скучаешь? — Крутых поднял голову и посмотрел на Канунникова.

— Пока нет, все некогда как-то.

Разговор начал походить на допрос и Наталья, стоявшая около печки, насторожилась.

— До Омутянки напрямую далеко? — спросил Крутых.

— Верст десять, однако, будет, — вставил слово молчавший до этого Спиридон.

Крутых резко обернулся к нему, заставляя умолкнуть на полуслове, и снова обратился к Канунникову.

— А ты как думаешь?

— Кто его знает, я летом там не был, — ответил Евдоким.

Крутых перевел взгляд на Наталью и она опустила глаза, стала перебирать пальцами край передника. Воспользовавшись паузой, снова заговорил Спиридон.

— Я к тебе на охоту приехал, — сказал он, обращаясь к Евдокиму. — Места здесь богатые.

Канунников догадался: Спиридон дает понять, что не имеет к чекисту никакого отношения. Дескать, приехали вместе, но каждый по своему делу. Снова наступила неловкая пауза. Прервал ее Крутых.

— Гости у вас давно были? — спросил он Евдокима.

Тот даже вздрогнул. Он почему-то ждал этого вопроса, но оказался не готов к нему. Крутых не спрашивал, были ли здесь другие люди. Он в этом не сомневался. Его интересовало, когда они приезжали сюда.

— Позавчерась, — ответил Евдоким. — Катер из пароходства приходил.

— Что они здесь делали?

— Указания давали. Я ведь бакенщиком устраиваюсь.

Крутых настороженно поднял брови. Он, конечно, знал, что на Чалыше открывают судоходство. Но вот о том, что Евдокиму дают в нем должность, слышал впервые. Однако, не это сейчас занимало его, хотя новость сама по себе была интересной. Зацепившись за какую-то ниточку, он хотел прояснить для себя некоторые детали.

— Кто на катере приезжал? — снова спросил Крутых.

— Овсянников.

— Он курит или нет, не заметил?

Евдоким удивился этому вопросу. По правде говоря, он и ответить на него не мог. Овсянников не просил махорки, но курит он или нет, этого Канунников не знал. Поэтому в ответ на вопрос чекиста только пожал плечами.

— На берег Овсянников выходил? — снова спросил Крутых.

Овсянников на берег не сходил, он это хорошо помнил. Значит, какой-то след оставил Гошка. И зачем он только появился на Чалыше? Теперь вот снова приходится изворачиваться, врать. У Канунникова опять нехорошо засосало под ложечкой.

— Да разве я помню, сходил, наверно, — простодушно ответил Евдоким. — Ведь он сюда приезжал по делу.

— А куда катер пошел?

— Вниз по Чалышу.

— Значит, вернется дня через три, — произнес Крутых и добавил: — Но это, может, и к лучшему. А кроме Овсянникова никто не приезжал?

— Кому же здесь быть? — наигранно удивился Евдоким.

— Это тебе лучше знать.

От последних слов Наталью даже передернуло. Все это время она прислушивалась к разговору, который ей не нравился, как и сам приезд чекиста. А тут еще этот вопрос. Ее вдруг взяла злость.

— Чего прицепился к мужику, как банный лист? — искренне возмутилась она. — В нашем доме преступников нету.

— Я о них и не говорил, — отрезал Крутых.

— Знаю я тебя, — решительно пошла в наступление Наталья. — Вот его недавно чуть не убили, так ты об этом не спрашиваешь. А про Овсянникова тебе надо все рассказать. Да мало ли кто у нас был? Тебе-то какое дело?

Неожиданная смелость жены удивила Евдокима. Щеки Натальи побледнели, глаза наполнились гневом. Она не понимала, зачем нужно задавать обходные вопросы, когда можно спросить напрямик. Если подозреваешь человека в чем-то, скажи ему об этом.

Но у Крутых голова работала по-своему. Он был на редкость наблюдательным человеком. Выйдя на берег, он заметил на земле свежий папиросный окурок, который мог принадлежать только приезжему человеку. Ни Евдоким, ни Спиридон папирос не курили. Привыкший не пренебрегать даже самыми незначительными уликами, Крутых решил выяснить историю окурка. Но это почему-то не понравилось хозяйке дома. Зато в пылу гнева она упомянула о любопытном с его точки зрения факте — нападении на Евдокима. Поэтому он тут же спросил кто, когда и где напал на Канунникова. Евдокиму пришлось рассказать о возвращении из Усть-Чалыша.