Тетка на самом деле мне не родственница, она жена моего родного дяди. Согласно словарям, если я ничего не путаю, она мне свойственница. Но взаимопонимание…, не описать словами, тем более возрастом она старше всего лишь лет на десять. Ну а что такое 3650 дней? Миг, друзья мои, миг.

Наша работа не просто спорится, она закипает, как молоко в кастрюле, стоит Алене покинуть место ратного труда, у меня все валится из рук.

Увлекся, даже про велосипед забыл, – скучает он там, за огородом.

Тетка в светлом сарафане, с ее фигурой только на танец. Шальные мысли в сторону, ну а о чем бы спросить?

– Зачем помидоры недозрелыми снимаем?

– А вот, – говорит Алена со знанием дела, – пора снимать, иначе сломают ветку.

Моментально находит спелый плод, вытирает подолом сарафана, оголив загоревшие ноги выше колен, и несмотря на мою городскую брезгливость, протягивает овощ – отведай.

Вдвоем съедаем один помидор. Жадно и смачно, вытянув подбородки вперед, дабы не обляпаться. «Еще?» – спрашивает. «Люблю в салате», – отвечаю. «Люби, люби» – вот вредина, пока я все в огороде не испробую, не успокоится. И почему так несет от нее шалфеем? Ничего не имею против, но запах резковатый, а сарафан коротковатый.

Перетаскал урожай. Впереди поливка. Шагаю за великом, он за амбаром. Потом к колодцу. Алена еще возится с кустами помидоров: колышки, подвязочки, тесемки, а я уже поливаю ее розарий, где правят бал оранжевые розы. Как можно любить такой цвет? Не буду спрашивать, чтобы не нарваться на сарказм, но муж ее этот цвет на дух не переваривает. Он нынче в экспедиции, я за него, конечно, не во всех смыслах.

Прохожу под стеной амбара, там небольшое запыленное окошко, в котором мне всегда мерещится кто-то, особливо по ночам.

Днем уже ходил в разведку – вышел обвешанный паутиной, и с твердым знанием, что в секциях зерно, а стены обвешаны пучками и вениками душистых трав.

«Так ты травница?» – как-то спросил.

Улыбается затаенной улыбкой, и смотрит на меня в упор. Нормальное время зрительного контакта, после которого происходит естественное отведение глаз обоими людьми, не превышает 2–3 секунд. Она смотрит уже минуту и молчит. Что на нее нашло?

«Ладно, забей. Я просто так спросил».

Молчит и смотрит. Да она витает где-то в облаках.

Оп! Отвлекся под амбаром, вспомнил старый разговор.

Тут боковым зрением вижу, кто-то стоит у поленницы, сложенной за огородом. Бабка какая-то. Виду не подаю, одна ходка с ведрами, вторая, но боковое зрение не обманывает, – меня тянет к поленнице, как магнитом.

Иду по тропе, усталость растет с каждой скундой. С полными ведрами ледяной колодезной воды мне осталось еще споткнуться для полноты картины, – так и вышло.

Грохот на всю деревню. Перевернулся, оглянулся: никого, ну и хорошо. Алена? Не слышит. Ругнулся, как Никулин в «Бриллиантовой руке», – ее все нет, на тетку мою не похоже.

Старуха теперь выглядывает из-за копны сена. Откуда она взялась на мою голову.

Кисть руки ушиб, содрал кожу, – Алена пошепчет, наложит свои травы-мази, ей колдовать на весь вечер, она это любит. Вернулся к колодцу: обратно дам крюк, посмотрю, куда старуха пойдет.

Тащу теперь по пол ведра. Стоит чертовка. Она повернута спиной ко мне, да в драной одежде, тем же цветом, что Алена сегодня вырядилась. Вывернула голову – один глаз уставился на меня, другой – не знаю куда смотрит, – на землю, может.

Дошел до летней кухни.

«Сожги чучело. Сожги чучело», – слышу. Ага, давай, покомандуй.

А потом думаю, кому говорю-то. Ну, ведьме, кому ж еще?

«Сожги чучело. Сожги чучело», – вот пристала.

Ну сожгу, легче станет?

А где Алена? Где спички?

Чучело у глухого забора начинает разворачиваться, заковыляет сейчас по огороду, с дырявым корытом.

Тянет руки-крюки, – эту роль у чучела выполняют ветки вишни, что торчат из-под старого халата хозяйки. Ветер треплет его лохмотья. Чучело замерло, ветки скрипят, того и гляди, рассыпется. Дырявый тазик был на голове уродины, – теперь подпирает забор.

Ведро протарахтело. И все внезапно утихло.

Развернулся – бабка сзади стоит на четвереньках, как пес, прибежавший на зов. Блин, что это? Ее высохшие руки уперлись в землю, а голова вывернута наверх. Стоит, как собака перед хозяином, есть такие собаки с челкой, забыл породу. И по-собачьи существо начинает перемещаться.

Ни убежать – ни заорать. Ноги ватные. Послышались голоса и шум из ближнего леса. Голоса раздались ближе, совсем близко. Это из соседнего дома, люди сидят на веранде, спокойно разговаривают и над чем-то смеются.

Старуха не отпускает, старуха так и стоит на четырех конечностях, – сумасшедшая? Скорее, бесноватая. Не покусала бы. Вот снова поворачивает голову. Не могу сдержаться и пинаю ногой. Никакой реакции. Крепко держусь за штакетник. Я не против перемахнуть через забор, и за амбар, к лесу, реке. Корова уже отбежала, и на дистанции смотрит с подозрением. Насторожилась, двурогая.

Ведьма совсем близко, тянет за рубаху. От нее тоже несет шалфеем. Дыхание сперло, мышцы скованы, я оказался между яблонями, я – дерево сада.

Сверху сыпятся яблоки. А вроде бы стоял в огороде, – но чучело снова рядом. Ходит за мной.

Опять голоса соседей. А что у них на окнах крапива снопами разложена?

Изловчился, чучело кое-как подпалил. Пламя нехотя-нехотя, да разошлось. Старуха куда-то пропала, надеюсь навсегда. А вот! Огонь столбом. Ветра нет, пламя не перекинется на деревья.

В саду потемнело. Рука ноет и опухает. Пора в дом, пока вернулись двигательные функции. Тем более зажегся свет.

Алена встречает меня как чудо, упавшее с неба. У нее черные миндалевидные глаза, да еще волосы распустила, как ее рыжая тезка у пруда. Ну, прямо картина маслом. Вот женщина!

– Ну как?

– Ну что-ты, поливка просто изи.

– Руку показывай?

– Так ты все видела?

– Подойди ко мне… Ближе… Садись…

Пораненную руку кладет себе на колени, начинает лечить.

– Ауф, – говорю. – Больно же!

Намазала, забинтовала, смотрит на меня не мигая.

– Я там это…, чучело сжег.

– Это не чучело, это сосед любопытный. Любит подглядывать. Видел, он крапивой обложился? Это от нечистой силы.

И криво улыбается.

– Я это…, слышал шум из леса.

– Знаю, за опушкой вырос молодой березняк. 6 июля люди всегда банные веники заготавливают загодя. Некоторые даже собирают веники, в которых по ветке от березы, ольхи, черемухи, ивы, липы, калины, рябины, смородины. Сейчас тебя смородиной накормлю. Хочешь?

– Поел бы.

– Сними рубашку, промокла и воняет.

– Так я это…

– Я тебе дам чистую.

…Ужин при массивных свечах в самодельном подсвечнике, с красным вином в хрустальных бокалах. Лунный диск за окном.

Без образов в углу торжество напоминает ужин у гоголевской всеядной Солохи. Солоха Алена двигает ко мне подсвечник.

– Там что-то написано?

– Да.

– Мое имя. Зачем?

– Затем.

Она стягивает с себя бретельки сарафана.

– Нет, – говорю.

Вскакиваю, бегу хлебнуть воды, «Где ковш? Ага.»

Набираю из фляги, и снова обрызгиваю себя водой, – пью, а воды нет. Алюминиевая фляга на 20 литров только что была полна водой.

– Не можешь напиться?

Оглядываюсь, она сидит, не поворачивая головы, в том же положении, с голой спиной.

Черпаю ладонью бруснику на столе. Да чашка пустая. В глазах мутно.

Алена стоит передо мной, стесняюсь смотреть, – на ней нет одежды, но она стоит так, будто повисла в воздухе.

– Протяни руку.

Протягиваю руку. Трогаю ее – она бестелесна. Мне душно что-то. Как рыба хватаю ртом воздух. Смотрю – она стоит в другом месте, у порога в другую комнату, слышу – она окликает меня сзади.

Голова кругом. Уперся руками в стол.

– Смородина, возьми ее руками!

Слепой крот, пробую на вкус смородину, вот она, черные спелые ягоды блестят в дуршлаге – с них слили воду, ем, ем, ем, горстями. Не могу насытиться.