Как и Массиньон, Эполяр сопоставляет сведения, приведенные в «Описании Африки», с материалами, почерпнутыми за пределами его страниц, – от расстояний между различными пунктами до хода исторических событий – и при необходимости исправляет ал-Ваззана. В его издании прояснены географические названия, идентифицированы арабские авторы, которых он цитировал. Для достижения этой цели Эполяр собрал группу французских специалистов в области субсахарских исследований, двое из которых работали в Дакаре во Французском институте Черной Африки, а также консультировался со знатоками североафриканского фольклора и историографии. Составленные ими пояснения полезны, но они не затрагивают вопроса, поднятого Массиньоном, – о месте этого текста или его автора в том мире, о котором он писал, и в отношении к миру, для которого он писал. Противоречия снова оказались сглажены: Эполяру нравилось думать, что «Жан Леон» так и оставался христианином в Италии и никогда ее не покидал.

Эполяр не дожил до осуществления своего проекта. Группа сотрудников завершила его, и «Описание» было издано в Париже Институтом высших научных исследований Марокко в 1956 году, тогда же, когда Марокко стало независимым государством6.

Группа Эполяра видела в числе своих читателей прежде всего историков-африканистов, и специалисты по Африке южнее Сахары и в самом деле не замедлили откликнуться на публикацию, высказывая свое мнение о надежности ал-Ваззана как очевидца. В последние десятилетия XX века ученые из Европы, Африки и Америки сопоставляли его страницы о Черной Африке с другими свидетельствами и позднейшими описаниями: некоторые утверждали, что он сообщает убедительные и ценные подробности о малоизвестных обществах и королевствах, другие – что он рассказывает небылицы, собранные в Томбукту, дальше которого он никогда не ездил. Кто-то удостоверил сведения ал-Ваззана о некоем правителе, еще кто-то доказал, что его сообщение о завоевании ложно, кто-то подтвердил, что он верно описал правило торговли, а другой обнаружил, что отмеченный им пожар больше никто не упоминает. Все эти попытки – в достойном стремлении к «скрупулезному обращению» с первоисточником – разбивают «Описание» на фрагменты вместо того, чтобы рассматривать его как цельное произведение или анализировать писательские приемы его автора7.

Пока африканисты спорили, на сцену вышло новое, постколониальное, поколение читателей ал-Хасана ал-Ваззана. Самой видной из них была Умельбанин Жири, чьи собственные пути привели ее из родного Марокко во Францию и Соединенные Штаты. Вышедшая в 1991 году, ее книга «Африка в зеркале Европы: судьба Жана Леона Африканца в эпоху Возрождения» показала, как печатные издания книги Жана Леона влияли на представления европейцев о народах, ландшафтах и прошлом Африки. Подробно исследуя, что именно европейские авторы заимствовали, переделывали, а иногда и игнорировали в «Описании Африки», она привлекала широкий круг источников и материалов – литературные произведения, сочинения по истории и географии. Она по-новому показала, какое место занимал неевропейский мир в сознании эпохи Возрождения. В противоположность прежним исследованиям восприятия «турков» европейцами, где вся картина формировалась европейской стороной, «Зеркало» У. Жири рисует взаимный процесс, в котором североафриканец Жан Леон играет активную роль. Затем она проследила, как шел этот процесс на протяжении веков, а ныне обратилась к изучению проблем самой рукописи8.

Второе крупное исследование, связанное с фигурой Льва Африканского, происходит из другой части мира и развивает этот сюжет в иных направлениях. Дитрих Раухенбергер, прослуживший несколько лет в качестве немецкого кадрового офицера и дипломата в Марокко и Тунисе, глубоко погрузился в исследование загадочного ал-Хасана ал-Ваззана. Шаг за шагом поиски привели его в Рим, к рукописи об Африке, которая легла в основу его солидного труда «Johannes Leo der Afrikaner» (1999). Раухенбергер рассказал о жизни, творчестве и итальянском окружении Йоханнеса Лео и прояснил малоизвестную историю откликов на его работы среди немецких ученых. Сильная сторона исследования Раухенбергера заключается в замечательной трактовке противоречивых страниц ал-Ваззана о странах Африки к югу от Сахары. Он использовал рукопись и ее расхождения с печатными изданиями, чтобы оценить, насколько ал-Ваззан достоин доверия как наблюдатель и путешественник, причем поместил свой анализ в контекст яркой и богатой сведениями картины субсахарского региона и его народов. В заключение он с одобрением процитировал одного из специалистов по Африке из группы Эполяра: «Нам повезло, что работа Лео Африкануса была адресована одной из европейских аудиторий и создавалась в Европе. Если бы он писал для арабской аудитории, то, несомненно, опустил бы многие ценные детали, считая их общеизвестными»9.

Ученые-арабисты и арабские ученые, работающие в Марокко, все чаще обращаются к ал-Хасану ал-Ваззану и его книге об Африке. В 1995 году Серафин Фанжул, специалист по арабской литературе, заново перевел изданное Рамузио «Описание» на испанский язык. Этим он хотел сократить разрыв между арабистами и европеистами, а вместе с тем заявить о принадлежности «Хуана Леона», родившегося в Гранаде, и его книги к многосоставному «культурному наследию» Испании10.

У Фанжула были известные сомнения в искренности обращения Хуана Леона в христианство – этот поступок с самого начала вызывал настороженность у марокканских ученых. В своем новаторском исследовании 1935 года Мухаммад ал-Махди ал-Хаджви описал ал-Хасана ал-Ваззана как пленника, которого принудили к обращению и который всегда сохранял преданность своему народу и вере и сам оказывал влияние на папу римского. Сорок пять лет спустя, в 1980 году, в Рабате вышел первый перевод книги ал-Ваззана об Африке на арабский язык. Ее переводчик, Мухаммад Хаджи, незадолго до этого защитил в Сорбонне диссертацию об интеллектуальной жизни Марокко в XVI–XVII веках и стал профессором истории в университете Рабата. Во введении к своему переводу французского текста, изданного Эполяром, М. Хаджи заявил о правах Марокко на ал-Ваззана, утверждая, что тот симулировал обращение в христианство и что некоторые особенности «Описания», такие как использование автором местоимения «мы», свидетельствуют о его неизменной преданности исламу11.

Все эти проблемы были заново подняты в 2003 году на парижской конференции, посвященной «Леону Африканцу», где собрались ученые из Магриба, Европы и Северной Америки, интересующиеся этой загадочной фигурой. К тому времени вопрос о восстановлении его принадлежности Марокко несколько утратил остроту. Путь к этому в определенной степени расчистил не научный труд, а снискавший широкую популярность у читателей яркий роман «Леон Африканский» (1986), написанный Амином Маалуфом. Рожденный в Ливане, в семье смешанной религиозной принадлежности и большого географического разброса, Маалуф работал журналистом в арабской прессе, а затем, когда гражданские войны разорвали на части его родину, переехал во Францию. Там он завершил свое образование в области экономики и социологии, выступал как редактор и автор статей журнала Jeune Afrique, посвященного проблемам движений за независимость Африки и вновь образованных государств, а в 1983 году выпустил сборник материалов на французском и арабском языках о крестовых походах глазами арабов.

Три года спустя Маалуф заявил о себе как исторический романист, пишущий на французском языке об арабском и исламском прошлом, и в лице Лео Африкануса, или ал-Хасана, создал образ, прекрасно выразивший его собственный способ подняться над языковой, религиозной, национальной идентичностями, которые сковывают и ограничивают человека. «Я родом не из страны, не из города, не из племени, – говорит его герой в начале романа. – Я сын дороги, моя страна – караван… мне принадлежат все языки, все молитвы». А о самом себе Маалуф пишет: «Я претендую на все грани культуры как той страны, где я родился, так и моей второй родины»; и еще: «Я происхожу из племени, которое испокон веков кочует в пустыне величиной с целый мир. Наши страны – это оазисы, которые мы покидаем, когда высыхает вода… Мы связаны друг с другом через поколения, через моря, через вавилонское смешение языков лишь невнятным звучанием имени». Важны пути, а не корни: в Льве Африканском Маалуф увидел фигуру из своего средиземноморского прошлого, в которой слились воедино его «многообразные культуры»12.