Да, может, он и был хорошей партией для стеснительной дочки хозяина книжной лавки. Извращенный и зацикленный на бизнесе мужчина, который после смерти своего больного отца должен был унаследовать завод по производству контейнеров для яиц. Мне кажется, что его руки с легкостью давили эти яйца, едва он к ним прикасался. Я чувствовала себя такой же хрупкой, как свежее яйцо в новой упаковке. Ты не поверишь, но тогда я была стройной, прямо как ты сейчас.

Отец говорил мне, что, разумеется, не нужно делать того, чего я не хочу. Но в его глазах я читала, что отрицательного ответа он не потерпит. А глаза матери говорили мне, что она не сможет смотреть на меня в руках этого человека. Она меня понимала.

Какой бы выбор я ни сделала, он бы расстроил одного из них. Я решила пожалеть маму. Во всяком случае, я попыталась это сделать. Через год после моего отъезда я узнала, что она умерла от пневмонии. По крайней мере, я не разбила ей сердце.

Позже я прочитала, что завод по производству контейнеров для яиц обанкротился, а вот книжная лавка все еще работает. Как-то мне удалось позвонить туда с телефона знакомых. Я промолчала, когда отец поднял трубку. Его голос был постаревшим. Он ответил: «Книжная лавка Свендсена».

Я рада, что книги все же одержали победу над контейнерами для яиц.

Я часто переезжала и работала продавщицей, но эта работа была мне не по душе. Однажды кто-то сказал мне, что можно поискать работу на острове. А на паромной переправе я узнала, что Эльсе Хордер и ее сын Йенс, которые живут на Ховедет, ищут помощницу.

Так я здесь и оказалась. С твоими отцом и бабушкой.

И уж поверь мне, Лив, что твой отец был самым прекрасным мужчиной из всех, кого я когда-либо встречала. Он был таким ласковым – с мягкими, нежными руками и темными-претемными глазами. В нем не было ничего злого или пугающего, совершенно ничего! Рядом с ним я чувствовала себя в безопасности и ни на секунду не сомневалась, что хочу быть только здесь, рядом с ним.

Не знаю, стоит ли рассказывать тебе это, ведь ты еще совсем ребенок. Но я так хочу рассказать об этом кому-то. Хочу поделиться с тобой.

В первый раз мы с твоим отцом занимались любовью на лугу в море желтых цветов. Мы оба так боялись гадюк, но все равно бесстрашно легли там. Представляешь? Я помню, что он рассказывал мне о бабочках. И о жаворонке. О пчелах. О цветах… было очень важно лечь именно среди желтых цветов, потому что эту постель для нас постелила природа. Это он так говорил. Это был единственный раз, когда я слышала, как он заикается. И единственный раз, когда его руки тряслись. Не потому, что он боялся змей. Он боялся из-за того, что вот-вот должно было случиться между нами. Меня тоже трясло.

Я до сих пор помню, как осторожно его губы коснулись моих. Он парил надо мной как бабочка, и я ощущала себя такой изящной и хрупкой, словно раскрывающийся цветок. Я и сейчас иногда ощущаю себя так внутри – изящной и хрупкой.

Когда все началось, мы с ним еще ничего об этом не знали, но все сразу все поняли. Когда-то и ты встретишь мужчину, полюбишь его, и, я надеюсь, он будет так же парить над тобой.

Нет, я не сожалею о том, что встретила твоего отца. Я искренне влюбилась в него и все еще люблю. В каком-то смысле моя любовь к нему уравновешивает все остальное. Даже то, что я теперь лежу здесь, такая большая и тяжелая. И то, что произошло с твоей бабушкой Эльсе. И с Карлом. И весь этот хлам. Эту грязь, которую я оставляю, словно ничего не вижу. Все то, с чем случилась беда. В том числе – с тобой.

Не знаю, как это все закончится. Я ведь знаю только то, что ты мне рассказываешь, и чувствую, что рассказываешь ты не все. Что все не так, как должно быть. Что за пределами этой спальни творится то, о чем мне лучше не знать. Все должно было быть иначе. И все-таки я не в состоянии сожалеть о любви к нему. Может быть, это не он болен. Может, больна я. А может, я больна потому, что ни о чем не сожалею.

Иногда я представляю, что твой отец – словно бабочка. Только он потерялся во времени и все больше забирается в кокон.

Наверное, я такая же, как он.

Целую, мама.

В начале Эльсе Хордер и ее юная помощница понравились друг другу. Госпожа Хордер радушно встретила Марию чаем и домашней выпечкой и дала понять, что они с легкостью наладят быт и быстро привыкнут друг к другу. Мария не сомневалась, что так оно и будет. Она переехала в белую комнату на Ховедет с мыслью о том, что так ей еще никогда не везло.

Комната была простая, но симпатичная, с деревянными стенами, окрашенными в белый цвет, и яркими занавесками. Мария была довольна, что на стенах не было плакатов, как в крохотном чулане, где она жила до этого, пока работала в городской пекарне. Ей хватило и пары дней, чтобы вдоволь насмотреться на длинноволосых мужчин с плакатов, чего уж говорить о странном запахе, не покидавшем чулан. Этот запах не был похож на аромат выпечки в пекарне или запах новых книг из магазина отца, который она помнила с детства. Ей не нравились ни длинноволосые мужчины, ни электронная музыка, может, поэтому жизнь на острове казалась ей такой привлекательной.

Здесь же на письменном столе стояли осенние цветы, а постельное белье так приятно пахло свежестью и хвоей, что она сладко уснула в первый же рабочий день.

Мебель Марии тоже очень нравилась. Эльсе Хордер рассказала ей, что всю эту мебель смастерил ей муж, столяр. Мария была в восторге. Было видно, с какой точностью он измерял, строгал и оттачивал каждую деталь. А как плавно выехал ящик в письменном столе, когда она осторожно открыла его! Ящик был пустой, и Мария сразу сложила в него свои тетради и блокноты, не успев распаковать чемоданы. В комнате не хватало только стеллажа для ее книг – их она аккуратно составила в стройный ряд вдоль стены. А швейным принадлежностям нашлось место под кроватью.

Все же Мария не могла не отметить, что чистотой и порядком дом Хордеров не отличался. В основной части дома – с кухней, кладовой, прихожей, ванной, большой гостиной, спальней и двумя комнатами поменьше на втором этаже – не то чтобы было много мусора, скорее там было много вещей, которые нужно было привести в порядок. Ну, или хотя бы просто сделать уборку, и было очевидно, что Эльсе Хордер сама с этой задачей уже не справлялась.

Гораздо хуже обстояли дела с сараем, мастерской и внешними пристройками. Везде было сложено много вещей – все от древесины, мебели и старых запчастей до тазов, тракторных покрышек и деталей от телеги. Создавалось ощущение, что все эти вещи пролежали там уже очень долго и едва ли могут быть для чего-то полезны.

Она уже видела подобное – дома, окруженные мусором, – и каждый раз поражалась: как можно так жить?

Мария не решалась спросить госпожу Хордер, почему они еще не избавились от этих вещей. Ведь нужно просто сложить их в багажник и отвезти на свалку. И сделать так пару раз. Хорошо, возможно больше, чем пару раз. Ей было стыдно смотреть на мусор, ведь теперь и она была частью этого места и чувствовала свою ответственность за него. И перед клиентами, которые иногда захаживали в мастерскую, ей тоже было стыдно.

С другой стороны, мастерская полностью принадлежала Йенсу, а там вещей появлялось все больше и больше, поэтому уборка ничего бы не поменяла. Потом Мария вдруг поняла, что и сам Йенс не хотел избавляться от мусора, а его мать уже оставила попытки что-либо изменить.

В этом Эльсе Хордер и Мария Свендсен были похожи. Мария любила порядок, но еще больше – полюбила Йенса.

Ее странным образом потянуло к нему еще в первый день знакомства. Они тогда просто поздоровались друг с другом, но она успела почувствовать его замкнутость и понять, что в этом они похожи. Внезапная симпатия. Его глаза были такими темными, что показались ей совсем черными. Или это зрачки были такими большими? У Йенса были каштановые волосы и усы, красивая, гладкая кожа и сильное, стройное тело. Ей захотелось сшить для него рубашку, и она представила, как ткань будет спадать по его плечам и груди. Как-нибудь она спросит у него разрешения. И тогда ей нужно будет снять с него мерки.