К XVI в., как мы помним, картина двуименности, оставаясь в целом неизменной у подданных, в династическом обиходе претерпевает заметную эволюцию — можно сказать, что весомость календаря в имянаречении членов правящей семьи и возрастает, и убывает одновременно. С одной стороны, для тех, кто обладал одним-единственным именем, выбранным не точно по дате появления на свет, мы наблюдаем все больше признаков почитания святых, связанных с днем их рождения. С другой стороны, у носителей двух христианских антропонимов соотношение ролей мирских имен также не остается прежним — династическое имя, как и раньше, выбирается в широких календарных окрестностях дня рождения, но теперь именно оно и дается в крещении. Второе же имя, соответствующее дню появления на свет непосредственно, остается своего рода благочестивым дополнением в такого рода антропонимической паре[116]. Иван / Тит Грозный, например, родился 25 августа, на память апостола Тита, но крещен был династическим именем Иоанн, в честь Иоанна Предтечи, одно из празднований которому (Усекновение главы) выпадало на 29 августа.

Таким образом, одноименность и двуименность в династическом обиходе неуклонно сближаются, граница между ними становится все более зыбкой. В результате, несмотря на то, что письменных и материальных свидетельств, относящихся к XVI в., в нашем распоряжении несравненно больше, чем текстов и артефактов из века XIV, определить, было ли у самых поздних Рюриковичей, принадлежащих к правящему дому, одно или два имени, зачастую оказывается непросто.

Между тем, эта задача остается вполне актуальной как в собственно исторической, так и в историко-филологической перспективе. В самом деле, если династическая христианская двуименность переживает в эту эпоху период заката, то среди подданных царей и великих князей она не только по-прежнему весьма популярна, но и обрастает дополнительными смыслами и возможностями — неоднозначность переключения на одноименность в великокняжеской традиции задавала весьма плавный и постепенный характер этого процесса на Руси, позволяла практике наречения двумя христианскими именами отступать весьма медленно, консервироваться или внезапно возобновляться в отдельных социально-культурных стратах.

В филологической перспективе самым значимым критерием, позволяющим отделить одноименных от двуименных, способно служить наличие письменного текста, где конкретное историческое лицо напрямую названо этим предполагаемым вторым именем. Если такого текста в нашем распоряжении нет, мы можем говорить лишь об еще одном особо почитаемом небесном покровителе человека, но не о светской христианской двуименности как таковой.

Как же обстояло дело в последнем поколении прямых наследников власти, происходящих из московского княжеского дома, у сыновей Ивана Грозного?

Один из них, погибший в 1591 г. в Угличе царевич Дмитрий, несомненно был двуименным и обладал, помимо династического Дмитрий, еще одним именем — Уар [ДРВ, III: 107; Кунцевич, 1901: 110; 1905: 121][117]. Относительно наличия двух имен у самого старшего из братьев, утонувшего во младенчестве Дмитрия Ивановича-старшего, из-за ранней его кончины едва ли возможно утверждать что-либо наверняка — слишком мало осталось сведений о нем в дошедших до нас источниках[118]. Об Иване Ивановиче (ум. 1581) информации, напротив, сохранилось довольно много: мы точно знаем, что в качестве его личных небесных патронов чтились не только Иоанн Лествичник (память 30 марта), но и свв. Марк Арефусийский и Кирилл Диакон, святые его дня рождения (29 марта)[119]. Однако вопрос о том, носил ли этот царевич имя Марк или Кирилл, остается открытым.

Самая же интересная и вполне решаемая антропонимическая задача явлена в имянаречении того из братьев, которому суждено было породниться с Годуновыми и наследовать отцовский стол — Федора Ивановича.

Имя Федор несомненно связывало будущего царя со св. Феодором Стратилатом, причем, как уже отмечалось в нашем исследовании, его наречение, со всей очевидностью соотносилось с летним празднованием, приходящимся на 8 июня. Из весьма многочисленных свидетельств о почитании Федором Ивановичем этого святого можно заключить, что во имя Феодора Стратилата он некогда и был крещен — так, в частности, в годы его царствования именно 8 июня считалось государевыми именинами [Кириченко & Николаева, 2008: 219 [л. 225]][120]. При этом родился царь Федор отнюдь не на память Феодора Стратилата, а незадолго до нее — 31 мая 1557 г.[121], в день, когда церковь отмечает память апостола Ермия и мученика Ерма, чьи фигуры — при столь явной близости имен — в традиции иногда расподоблялись, но гораздо чаще отождествлялись и смешивались[122].

Насколько же Федор Иванович был связан со святыми своего дня рождения?

Свидетельства почитания апостола Ермия, которые, на первый взгляд могут показаться не столь многочисленными, на деле сопровождают этого сына Грозного не только от рождения до смерти, но и за гробом. Так, в Соловецком летописце сообщение о рождении у Ивана Грозного сына Федора в качестве датирующего признака указывает память апостола Ермия («Иеремея»), 31 мая [Буров, 2013: 165]. В переславском Федоровском монастыре, с которым, по монастырской легенде, связано появление царевича на свет, в дьяконнике соборного храма во имя Феодора Стратилата имелся придел апостола Ермия [Баталов, 1996: 80][123]. Прижизненный корм по Федору Ивановичу нередко давался не только на память Феодора Стратилата, но и на 31 мая, т. е. на празднование св. Ермию[124].

Что еще более существенно, ко дню поминовения апостола Ермия, как мы уже упоминали в первой главе, было приурочено венчание Федора Ивановича на царство в 1584 г.:

И егда приспѣвшу дню на память святаго апостола Еремия и святаго мученика Ерьмия маия в 31 день, в он же бысть рожение его царьского величествия, и повелѣ великии государь царь и великии князь Федор Ивановичь всеа Русии самодержецъ тогда в навечерии дни того в соборнои церкви митрополиту пѣти всенощное бдение […] И маия въ 31 день, в седмую неделю после велика дни, великии государь царь и великии князь Федор Ивановичь всеа Русии самодержецъ вышел в Золотую полату на третьемъ часу дни… [ПСРЛ, XXIX: 220][125].

О венчании Федора на царство в день собственного рождения пишет и Джером Горсей («...в этот день было воскресенье и ему было 25 лет»), причем он упоминает, что во время торжественной процессии среди прочих несли «икону святого ангела царя» (pictures. with the Emperorurs angell) [Bond, 1856: 270–271; Севастьянова, 1990: 142][126].

Образ апостола Ермия появляется и на нескольких артефактах, так или иначе связанных с Федором Ивановичем. Прежде всего, следует упомянуть знаменитое кадило, пожертвованное в 1598 г. овдовевшей Ириной Федоровной Годуновой в Архангельский собор московского Кремля, которое создавалось, по-видимому, еще при жизни царя. Здесь мы обнаруживаем пять патрональных изображений: св. Феодосии, покровительницы скончавшейся в раннем возрасте царевны Феодосии Федоровны, мучениц Фотины и Ирины, о которых речь пойдет ниже, а также фигуры Феодора Стратилата и Ермия («…ъ хвъ еръми»)[127].

Те же святые — и среди них св. Ермий — представлены на дробницах подвесной пелены конца XVI в. к иконе «Богоматери Тихвинской» [Вилкова, 2003: 349–351 [№ 123]]. Кроме того, мы видим изображения апостола Ермия («Еремѣи») и Феодора Стратилата на дробницах фелони 1602 г., отданной Ириной Годуновой (ставшей к тому времени монахиней Александрой) в Архангельский собор в качестве поминального вклада по царю [Вилкова, 2015: 13; 2019: 123–124]. Наконец, св. Ермий присутствовал и на одной из личных икон царицы Ирины, где он был изображен вместе со св. Фотиной, но об этом артефакте нам тоже еще предстоит сказать ниже[128].