Она ещё раз нас всех осмотрела, убедилась, наверное, что никто с её лекции не сбежал, снова крутанула головой и с улыбкой, под смех всех присутствующих продолжила:
– Ну вот, с преамбулой я покончила, теперь давайте коротенько, минут на сорок, думаю, больше не надо, я вам прочитаю лекцию на тему, что такое Испания, откуда она взялась и с чем её едят… Хотя, простите, может, у кого-то вопросы имеются? – спохватилась она и вопросительно на нас посмотрела.
– А что вы решили со своей докторской? – послышался откуда-то сзади голос Виталия Петровича. – Забросите её или всё же закончите?
– Позвольте мне ответить вам вопросом на вопрос. А как бы вы на моём месте поступили?
– Я? – удивился профессор. – Конечно, довёл бы до конца. Думаю, что в этом и руководство Барселонского университета заинтересовано.
– Почему вы так думаете? – спросила Анжела.
– Для Запада их доктор наук – значительная научная величина, но на деле это всего-навсего уровень нашего кандидата, а наших докторов они вообще приравнивают к местным академикам. Не думаю, что их много в этом городе и в этой стране, при всём уважении к их древностям и былой культуре. Поэтому так вот запросто получить учёного мирового уровня для них великая удача. Я так думаю.
– Я тоже так полагаю. Они действительно готовы мне помочь чем могут, но всё сейчас упёрлось в бюрократическую стену. Нам с родителями настоятельно посоветовали оформить испанское гражданство, и вот здесь возникла та самая пресловутая стена, или даже не знаю, как это и назвать. Чиновники то ли не хотят, то ли боятся чего, но никто не проявляет желания взять на себя ответственность принять решение и выдать нам испанские паспорта. Вместо этого то требуют, чтобы мы сдали советские паспорта, а мы этого не хотим, мы советские граждане и желаем ими оставаться впредь, то ещё какие-то придирки у них. В общем, дело тянется и тянется. А я не могу вылететь в Москву, потому что никто мне визу на обратный въезд в Испанию гарантировать не может.
Она даже всхлипнула, как мне показалось, но затем задрала нос вверх и проговорила медленно, почти по складам:
– Я испанка по крови и по душе, но я гражданка Союза Советских Социалистических Республик и ею желаю остаться, – затем опять улыбнулась, на этот раз немного смущённо, и закончила: – А пока читаю лекции, провожу беседы, стараюсь обходить острые углы и гуляю по Барселоне, не могу нагуляться.
После этих слов она поправила свою причёску и начала рассказ об Испании. Она не рассказывала – она буквально воспевала родину своих предков. Остроумно, с цифрами и датами, пока автобус выбирался из порта и ехал по городу, Анжела в сжатом виде представила перед нами многовековую историю своего народа, с победами и поражениями, успехами и потерями. Перед нами как живые вставали великие испанцы прошлого, и первым среди них был Колумб. Собственно, с него и начался рассказ, вернее, не с него самого, а с памятника этому человеку – той самой колонны с фигурой на самом верху.
– Знаете, почему памятник великому мореплавателю поставили на этом месте? – спросила Анжела.
– Наверное, он именно сюда вернулся из своего первого плавания в Вест-Индию, – раздался чей-то женский голос.
– Если такой вопрос задать испанцам, здесь проживающим, могу поклясться, вряд ли найдётся десяток человек, правильно на него ответивших, – задумчиво сказала Анжела, а затем опять мотнула головой и как точку поставила: – Так что слава нашему образованию!
Она рассказывала, а автобус тем временем застрял на перекрёстке. Мы не успели проскочить на зелёный и первыми замерли у светофора. Водитель откинулся на спинку кресла, убрал руки с руля и даже прикрыл глаза – в общем, расслабился по полной. Я всё это хорошо разглядел в зеркало заднего вида. «Нам дальше ехать надо, а он что, спать собрался?» – подумал я и даже Диму толкнул, чтобы тот тоже подивился. Дима посмотрел, но никак не отреагировал, он слушал, о чём нам рассказывала Анжела. Я её тоже внимательно слушал, но пропустить такое, при таком интенсивном движении – этого я не мог себе позволить. Машин в Барселоне значительно больше, нежели в Москве. Они катились перед нами сплошным потоком, практически без просветов. Я думал, что всё, вот сейчас светофор мигнёт – и мы поедем. Но время как остановилось, и мы вместе с ним стояли и стояли. Чуть ли не пять минут прошло, прежде чем водитель принял нормальную позу, а вскоре перед нами загорелся зелёный огонёк, и мы действительно поехали.
Я снова попытался обратить Димино внимание на такое чудо. Пять минут простоять на перекрёстке, не двигаясь с места, – мне это было удивительно, а он только отмахнулся.
Наконец автобус остановился, и Анжела попросила нас на минутку его покинуть. Мы оказались перед огромной триумфальной аркой. Я таких больших ещё не встречал. Грандиозное и необычайно привлекательное сооружение, которое, в отличие от других триумфальных арок, ознаменовало собой не победу в войне, а являлось входом на всемирную выставку, которая состоялась в этом городе в конце XIX века. На арку мы прекрасно могли посмотреть и из окна автобуса, но Анжела попросила нас выйти, и было зачем. Прямо под гербом страны на горизонтальной поперечине кто-то вызывающе ярко намалевал знакомое всем нам с раннего детства изображение – серп и молот. Оно смотрелось явно чужеродным элементом, а потому привлекало к себе взгляды всех проезжающих мимо.
– Откуда это здесь взялось? – послышался чей-то вопрос, и Анжела моментально на него ответила:
– Ответственность на себя взяла группа молодых коммунистов, местных хулиганов, как их здесь называют. Появилось изображение седьмого ноября, сами понимаете в честь чего. Власти до сих пор не знают, как им это удалось и как его оттуда удалить. Три недели над Барселоной сияет серп и молот, и никто не может его убрать. Единственная возможность – построить леса и запустить туда реставраторов, но для этого придётся остановить здесь движение. Мне кажется, что здесь побывали все барселонцы, да и многие приезжие тоже. А всё это подтверждает давно известную истину: народный дух, волю народа, его стремление к свободе истребить никакими репрессиями невозможно.
Началось безумолчное движение по переплетению барселонских улиц. Маршрут Анжела построила таким образом, чтобы, во-первых, дважды мимо одних и тех же мест не проезжать, а во-вторых, чтобы подъезжать к объектам, на которые следовало обратить своё внимание, с самой выгодной с точки зрения обзора стороны. До обеда мы сделали только две большие остановки, и первую в парке Гуэль, где, гуляя по тенистым аллейкам, могли слушать об Антонио Гауди – великом испанском архитекторе с совершенно неповторимым стилем. Я не мог отнести себя к знатокам архитектурных стилей и течений, но знал, как мне казалось, всех великих архитекторов современности: Корбюзье и Немейера, Миса ван дер Роэ и Ллойда Райта. Да и отечественных поклонников конструктивизма я знал неплохо, а творениями Константина Мельникова просто восхищался. Чего стоит одно только его творение из серии «клубы» – клуб имени Русакова, или планировка парка культуры и отдыха имени Горького в Москве, или его гаражи, и особенно гараж Госплана СССР и гараж на Новорязанской улице. А такое чудо его работы, как саркофаг в мавзолее Ленина! И, вне всякого сомнения, его собственный дом-мастерская.
А тут, в Барселоне, на меня буквально обрушился какой-то совершенно непостижимый мир – мир кривых поверхностей. Я был поражён, да не я один в нашей группе, а многие из нас, людей, в общем весьма знающих и понимающих настоящее искусство и способных отличить действительно оригинальные творения от безвкусицы, были поражены. Мы никогда не слышали об этом архитекторе. Он был испанец и творил в Испании XX века, которая ассоциировалась у нас в стране с именем Франко, и этим всё сказано.
Парк Гуэль, та сказочная страна, куда мы попали, заворожил всех без исключения. Я не буду здесь описывать всё, что мы смогли тогда увидеть в парке, этому посвящено бесчисленное количество статей и монографий, скажу лишь о своём впечатлении. Я был уничтожен. Весь мой до того строгий мир, состоявший из плоских поверхностей и прямых или косых углов, рухнул и рассыпался на мелкие осколки. В парке Гуэль я почувствовал такую близость создателя этого великолепия к природе, что даже дыхание перехватило и я не мог вымолвить ни слова. Как потом смеялся Виктор:
