Мы ушли, когда стало ясно, что Стрешнев заканчивает работу. Наблюдать, как он будет уводить Людмилу, отрывая ее от рыдающей матери, ни мне, ни Гошке, совершенно не хотелось. На самом деле мы просто сбежали.

  Шеф и Нина были в офисе: ждали нас и пили чай. Естественно, как только мы появились, ситуация изменилась с точностью "до наоборот": Нина и Сан Сергеич взялись за работу, а мы с Гошкой уселись подкреплять силы чаем с плюшками. "Наше все" сосредоточенно слушал диктофонные записи бесед (когда речь идет не о простых свидетельских показаниях, а конкретно о раскрытии преступления, приблизительные, пусть даже очень близко к тексту, пересказы недопустимы. Только запись!) и наши короткие комментарии, а Ниночка сразу заносила в компьютер краткое содержание.

  - Ну что ж, - подвел итог Баринов, - поработали вы неплохо. Думаю, можно вас поощрить.

  Я подозрительно уставилась на шефа. Знаю я его чувство юмора! Поощрение вполне может оказаться приказом немедленно взяться за какую-нибудь особенно нелюбимую работу. Например, сделать сегодня полный отчет о завершенном деле! А что, были и такие случаи.

  Впрочем, на этот раз мои опасения оказались напрасными. Сан Сергеич посмотрел на часы:

  - Пожалуй, подъеду к Водянкину. Полюбуюсь, как он документы на освобождение Котельниковой оформляет. Заодно женщину домой отвезу. А вы, ребятки, шли бы домой, отдыхать. Гоша, ты девочек по домам доставишь?

  - Нет вопросов! - судя по тому, как быстро Гошка вскочил с места, он тоже до последней минуты не верил в фантастическую доброту шефа. - Нина, Рита, шустренько!

  Нас с Ниночкой уговаривать не надо было. Она моментально нырнула в пальто, я схватила пакет с плащом, и через три минуты мы сидели у Гоши в машине.

  Дверь мне открыла сестра. Судя по звукам, доносящимся из комнаты родителей, они прикипели к телевизору. Шел комедийный сериал, который мои интеллигентные папа с мамой, по неизвестным науке причинам, смотрели старательнее, чем программу новостей. А Маринка, только взглянув на меня, сразу схватилась за сердце:

  - Почему ты в свитере? Что с плащом? Порвала? Испачкала? Украли?

  - Ничего с ним не случилось, с сокровищем этим, - я сунула ей пакет, - просто надевать не стала.

  Маринка немедленно вынула плащ из пакета, встряхнула, расправляя, и повесила на плечики, не переставая причитать:

  - Да что же ты за человек такой, Ритка! В кои-то веки завела приличную вещь, и с той обращаешься, как с половой тряпкой! Разве можно его так мять?! Складки же останутся! Пуговицу так и не пришила. Мама ведь сказала тебе, что она на одной ниточке держится! Слава богу, хоть пятен не насажала! А в карманах что?

  - Ну что там может быть? Перчатки, ручка, помада, мелочи всякие, - сварливо ответила я. Мне хотелось пройти в комнату, а Маринка загораживала дорогу. - Пусти меня.

  - С ума сошла! - ахнула она, даже не подумав подвинуться. - Ручка в кармане! А если она потечет? Никакая химчистка не справится потом! И вообще, разве можно все это в карманах носить? Они же накладные, оттопырятся моментально! - Маринка нежно погладила карман, который, хоть я и держала в нем хорошую горсть мелких предметов, а время от времени, и руки позволяла себе засовывать, ни капельки не оттопырился. - Нет, Ритка, ты как хочешь, но завтра я тебе плащ не отдам. Должна же я в консе показаться, пока ты его не изуродовала!

  - Забери его совсем, - я двумя руками уперлась в Маринку и, отодвинув ее к стене, получила, наконец, возможность выбраться из коридора.

  - С ума сошла? - слабым голосом спросила сестренка за моей спиной.

  Я оглянулась. Она замерла у стены, прижав к груди плечики с плащом и глядя на меня с неописуемой смесью недоверия, страха и надежды.

  - Забирай, - повторила я. - Он мне надоел. Разонравился. Видеть его не хочу.

  - Я только завтра, - торопливо заверила Маринка. - Ну, может, еще послезавтра надену. И на будущей неделе разок. Ритка, я аккуратно, я тебе его чище нового верну! И пуговицу пришью, честное слово!

  Я махнула рукой и спряталась в комнате. Нужно было переодеться, умыться, очень хотелось есть... Но знаете, что мне сейчас было просто необходимо? Не включая света, упасть на свою кровать и полежать, хотя бы десять минут, с закрытыми глазами. И желательно, в одиночестве.

  Дверь приоткрылась, и я услышала счастливый шепот:

  - То есть ты мне его насовсем отдаешь? Правда?

  - Правда-правда, - пробормотала я, не открывая глаз. - Решено, подписано и печатью припечатано. В конце концов, могу я своей единственной сестре подарить вещь, из-за которой она совсем сбрендила? А теперь исчезни, дай передохнуть.

  - Риточка! - Маринка подлетела ко мне и чмокнула в щеку. - Я тебя обожаю! Конечно, лежи, отдыхай! А хочешь, я тебе ужин согрею? Мама плов сделала, из курицы, хочешь?

  - Грей, - согласилась я, понимая, что иначе от благодарной сестрицы не избавлюсь.

   - И какао сварю, хочешь?

  У меня вырвался нервный смешок. Я, конечно, не великий кулинар, готовит у нас, в основном, мама. Но Маринка у плиты - самое беспомощное существо на свете! И она предлагает сварить мне какао! Представляю, что у нее получится! Точнее, не представляю. Может, согласиться? Да нет, продукты жалко.

  - Не надо какао. Иди, грей плов. И имей в виду, если задержишься здесь хоть на пять секунд, я передумаю и отберу плащ.

  Не успела я договорить, как она испарилась, и наступила блаженная тишина. Было, конечно, слышно, как Маринка гремит на кухне сковородками, исполняя какую-то сложную оперную арию, но это мне не мешало. Маринка поет часто, и тембр голоса у нее почему-то зависит от настроения. Когда она раздражена и недовольна жизнью, то это меццо или даже контральто. А чем лучше настроение, тем выше голос. Сейчас сестренку пробило на колоратурное сопрано. Да такое, что казалось, еще немного, и она уйдет на ультразвук. Я улыбнулась. Всегда приятно делать близких людей счастливыми, а Марина, хоть мы и слишком часто, по мнению мамы, ссоримся, моя единственная сестра.