- И почему развелся? - нет, она определенно избрала скользкий путь в общении старых "приятелей".
- По кочану. - Я встал, поморщился от болей в пояснице, воткнул недокуренную папиросу в пепельницу-самогасилку и жестко сказал: - Пошла ты знаешь куда со своими вопросами. Я пошел спать. ТЕБЕ я ничего не должен. Хотя спать совершенно не собирался, какой там спать!..
- Не злись, - примирительно сказала она и тоже встала, - я не хотела тебя... обидеть. Просто мне интересно, как ты... жил. Живешь...
- Какая забота о ближнем. Я потрясен.
- Сказала, не злись. У меня трудный день был, и в Харькове предстоит... а, ладно, - она устало махнула рукой, и в этом жесте было столько обреченной покорности, что я остался, не ушел...
Замуж она вышла круто, это да. Родила. Сын, Виталька. Ухитрилась не испортить фигуру. Поумнела, поднаторела. Уже не девочка из райцентра. Папа-председатель умер от инфаркта, допился. Мама хазяйнует дома, в Новодессе. Мужа, как ни странно, уважает и даже по-своему любит, хотя тип этот мент, судя по обмолвкам, еще тот. Даже не изменяет ему, хотя чувствует, что характер у нее - прабабкин. Я понял, о чем она. Я помнил эту историю. Все жившие за железным забором в школе, конечно, типа как изучали творчество великого соцреалиста М.Горького. Писателя такого знают, по крайней мере. Так вот, из-за прабабки Ксаниной его в свое время чуть не забили насмерть. Это исторический факт. В одном из своих странствий (вот тоже был вояджер, между прочим, еще какой!), проходя через сельцо Кандыбино, в наших краях обретавшееся, увидел он, как народ по народному же обычаю с женой-изменщицей расправляется, и вступился, сердобольный какой. Ну и получил по полной программе, чтоб не встревал в воспитательный процесс. Чуть не кончили писателя. Между прочим, не такого уж скверного, хоть и соцреалиста... Потом он долго лежал в Градской больнице, нынешней Первой Городской, по этому поводу на ней даже мемориальная доска висит, во как некоторые писатели себя круто поставили! если бы по поводу всех моих лежаний в больницах вешать доски, штук сорок в нескольких городах наберется, не меньше. А потом он написал знаменитый рассказ... Так вот, изменщица, из-за которой Леху Пешкова чуть не угрохал народ, пиитом и бытописателем коего он тщился быть, и была Ксанина прародительница. Лихая баба, судя по семейным преданиям.
- ...вот так и живу, - резюмировала Ксана. - А ты?
- А я не живу, - честно ответил я. - Я уже почти весь вышел.
- Эт как? - не врубилась она. А кто бы на ее месте?..
- Долго рассказывать. Прошу тебя, не спрашивай меня о моей жизни, у меня слов не осталось, одни выражения.
- Что, бабы, суки, допекли? - этак жалостливо вдруг интересуется одна из них. Задохнувшись, во все четыре "глаза" на нее таращусь. Может, в свое время я не был так уж неправ, пытаясь разглядеть в ней человека?..
- Есть люди, есть нелюди, есть женщины. И я все больше убеждаюсь в мудрости этого высказывания.
- Я помню его... ты еще тогда так говорил... и добавлял, что нелюдями могут быть и люди, и женщины...
- ...и нелюдей - подавляющее большинство...
- ...и лишь изредка женщина может быть человеком. Вишь, помню. Ты так думаешь и сейчас?
- Имею право. Уж думать так, как хочу, мне никто не запретит.
- Ради бога... Хошь, я что-нибудь для тебя сделаю?
- А что ты... можешь? - глупо спросил я. Она продолжала меня удивлять.
- Я много могу, если захочу. Хошь...
Я резко перебил ее: - Только не вздумай снова меня соблазнять!!!
- Та не буду, - она улыбнулась, и враз помолодела лет на пять, стала почти такой же девчонкой, какой я ее запомнил. - Хошь, я тебя познакомлю с женщиной, которая человек?
- Нет. Не хочу. Даже если это правда.
И я был совершенно искренен. Я когда-то сказал Ксане пророческие слова, и в этом знамение Дороги, что именно эта женщина, из всех, кто были вехами на моем пути здесь, в эту ночь попалась мне навстречу. Я УЖЕ УШЕЛ ДАЛЬШЕ.
- А жаль... Ну, вольному воля. Ты все-таки изменился. Не только внешне, но и внутренне. Раньше ты б, я знаю, уцепился в шанс, как клещ у собаку.
- Мож быть. Но то раньше. - Родной мир явно не желал меня выпускать из своих цепких когтей. Нет уж, я решил, хватит.
...мы возвратились в свой вагон. Я стоял в коридоре и видел, как Ксана вошла в купе, наклонилась ко "второй" и что-то зашептала, сунув той в руки пакет с бутылками и остатками нашей полуночной трапезы. "Вторая", выслушав, кивнула. Что-то велела "первой", они подхватили что-то из вещей, взяли пакет и выпулились из купе. Протискиваясь мимо, "вторая" одарила меня странным взглядом, будто впервые заметила. Я начал догадываться, почему, и чуть было не отвесил вслед ей челюсть... В проем дверей купе высунулась рука Ксаны, схватила меня за пряжку ремня и дернула; влетев внутрь, я по инерции плюхнулся на полку, и за моей спиной щелкнул замок. Вот так. В пасть к дьяволу... (Кстати, почему считается, что дьявол - типа как мужского пола?.. Если Бог - мужского вроде как, то Дьявол - Его противоположность, и логично предположить, что вроде как...)
Без лишних слов она приступила к делу. Чувствовалось, берет РЕВАНШ. Почему она решила, что на этот раз я никуда не денусь?.. Не потому ведь, что подумала - с движущегося поезда типа как некуда?.. При желании и отсюда...
А потому, ответил я себе сам, что она ЧУЕТ своим пресловутым женским чутьем, - на этот раз я действительно никуда не денусь. Потому что желание мое - совсем не в том, чтобы деваться от нее...
До того в поезде у меня был секс только один раз, и остались довольно неприятные воспоминания. Сейчас все было по-другому... Я не ожидал от себя такой страсти, а от нее - такой искренности. Может, что-то в нас накопилось обоих, и настойчиво требовало выхода... Ну, я-то знаю, что во мне накопилось и куда выйти... но мир, зар-раза, не желая меня отпускать, использовал именно ее, в ней тоже накопилось много чего всякого, и когда она, живая и горячая, РЕАЛЬНАЯ, рыдая у меня на плече после первого бурного всплеска, сквозь слезы заявила, что дура, и что вспоминала меня все эти годы, и встретив, вдруг поняла, что никто ее не любил так, как я, никогда и никто, и что она готова теперь бросить все и уйти со мной хоть на край света...
ЗА край, мрачно подумал я, гладя ее изумительные волосы. Мне ее было отчаянно жаль, но она опоздала. Мне и себя было отчаянно жаль, но: несвоевременность - вечная драма, где есть он и она... Мы никогда не любим тех, кто любит нас, и нас не любят те, кого любим мы... Одновременно, я подразумеваю.
И я бы мог простить ей предательство. Мог... но не простил. Я падал к своей Цели, как бомба. Я не был Управляемым эРэСом.
...остаток ночи я провел на верхней полке. Одна из попутчиц, вернувшихся в купе, кажется, "первая", на соседней. Ксану я не пустил туда, и не ушел с ней в купе проводниц, как она ни просила. В эту ночь мне не удалось настроиться. Но я знал, верил, что это всего лишь отсрочка. Если я не выйду победителем из поединка с миром, вцепившимся в меня, как... клещ у собаку, я уже буду не "я", а... кусок собачьего дерьма. Стоит мне только поддаться сейчас, и я - обречен. Других попыток не будет. Реванша мне никто и ничто не даст.
Прощание в Харькове на Южном Пассажирском было тяжелым. Я чуть было не спасовал. Особенно когда она меня начала прямо в зале целовать так, как целуют только в постели, и только в самые пиковые, за секунды до оргазма, мгновения... Так заманчиво было думать о том, что и здесь, по эту сторону стены, можно обрести долгожданное, вожделенное счастье, избавиться от одиночества, сжимающего сердце безжалостной лапой тоски... но я знал, что как только соглашусь остаться, как тут же мир снова вынудит сползти в наезженную колею, и в конце концов я останусь один снова, а даже если Ксана меня не бросит, то спустя какое-то время я вновь увижу сны о чем-то большем, а если не увижу, то пожалею, и сожаление отравит цианидом упущенного шанса остаток бренной жизни, бессмысленной и беспробудно-промозглой... я даже научусь ночью спать, наверное... и стану таким как все. А я не такой, хочу я этого или нет. К счастью или к сожалению. И возможности свободного выбора в здешней зоне никогда не получу.
