Он убежал. Но она не могла оставить все как есть.

Она должна была вернуть его. Обнять его, погладить. Заверить его, что это никогда, никогда не повторится, и дать ему понять, что ей очень жаль и что она его любит.

И она побежала за ним.

За ее домом был лес и ручей, узкий и быстротечный после дождя, как тот, что был накануне, и кот убегал от нее по траве через кустарники. Кот был маленький, но невероятно быстрый и проворный для своего размера, и она не могла его поймать. Он избегал ее. Она бежала так быстро, как могла, и пугала его еще больше. И сама это понимала, но чувствовала такую сильную вину, что не могла остановиться. Пока она не вернет его домой, пока не убедится, что он не убежит навсегда из-за ее чудовищного, ужасного поступка, остановиться не могла. И вдруг - ручей.

Кот побежал по камням вдоль берега, но его охватила паника. Он поскользнулся и упал прямо на ее глазах, слишком далеко, чтобы дотянуться. Она закричала и увидела, как он пытается вскарабкаться на камень, с которого упал, но его когти не смогли зацепиться за скользкую поверхность, и животное начало уносить вниз по течению, его жалобное мяуканье теперь разрывало ее сердце. Он был словно младенец, зовущий свою мать; глаза кота были испуганными, изумленными, когда он начал быстро удаляться от нее в глубине потока.

Она продиралась сквозь кустарник, пытаясь опередить его. Пытаясь бежать быстрее потока, не отрывая от котенка глаз ни на секунду, не обращая внимания на ветки, царапающие ее лицо, и колючки, впивающиеся в ее ноги, лишь наблюдая за своим питомцем, словно только ее взгляд мог остановить его от утопления. Она видела, как он уходит под воду и снова всплывает, как цепляется когтями за камни и кружится по течению, скребя лапами, пытаясь удержаться на плаву. И все это время в ее ушах звучал его вой и шум стремительного потока. И наконец, спустя вечность, кота выбросило на берег. Тигги был таким холодным, мокрым и хрупким, она чувствовала, как его сердце колотится о ее грудь, пока он цеплялся за нее изо всех сил, и вдруг замолчал, глядя в разные стороны на лес, как будто никогда не видел его раньше. Как будто весь мир был новым и пугающим, и она не могла даже сказать слова, чтобы утешить его, так сильно плакала, что могла только гладить и гладить его. И тут произошло чудо, абсолютное чудо.

На ступеньках крыльца он начал мурлыкать.

Как мурлыкала и эта кошка, сидящая с ней в ящике.

Она не знала, из-за этого ли кота или из-за воспоминаний о прощении Тигги она заплакала, но это были первые слезы, которые она пролила не от страха или боли за очень долгое время. Она не могла пошевелиться внутри ящика, но согнула колени, пока те не уперлись в крышку, сдвинулась вбок, пока ее плечо не уперлось в правую стенку, протянула руку в темноту и пошевелила пальцами.

- Давай, - прошептала она. - Давай. Иди сюда.

Кошка замолчала. Она чувствовала только пульсирующий ожог, ощущала неподатливые доски и темноту, пока через некоторое время не почувствовала мягкий короткий шелковистый мех под своими пальцами и не ощутила, как оно прижалась к ней ртом, прохладным влажным носом и теплом своего тела, когда легла и прижалась к ее бедру. Кошка тут же снова начала мурлыкать, и женщина подумала, что лучшего звука нет на свете.

- Вот, хорошая девочка, - пробормотала она. - Хорошая девочка.

И тут произошло еще одно чудо.

Сара улыбнулась.

* * *

Стиву снилось, что он сидит в подвале на складном стуле, прижав ухо к вздувшемуся животу своей пленницы. Он был огромным, пупок выпирал, а он говорил не с ней, а с ребенком. Он чувствовал, как его губы двигаются по тугой гладкой плоти ее живота. Она была обнажена, ее руки и ноги широко раскинулись на крестовине, а внутри нее ребенок слушал его, понимая каждое слово, но не в силах ответить, еще не до конца сформировавшись для речи.

Но это не имело значения.

Он рассказывал ребенку о мире, о его жестокости, о его способности уничтожить даже самых талантливых, самых честных, самых искренних представителей человеческой расы. Он рассказывал ему о войнах, убийствах, лицемерии и порочной страсти, и ребенок слушал, внимая каждому слову, даже если мать не понимала - не могла понять – то, что он пытался донести. Матери казалось, что он говорит на иностранном языке. Это раздражало его. Затем его это разозлило. Он собирался наказать ее.

Он встал и совсем не узнал ее. Что это была за женщина? Кем она себя возомнила? Женщина ухмылялась ему, на ее лице было выражение превосходства, и это еще больше разозлило его. Он пошел к рабочему столу за плоскогубцами. Он собирался обработать ее соски, вырвать их плоскогубцами, чтобы, когда придет время, ребенок мог питаться не только материнским молоком, но и кровью, которая была насыщеннее и питательнее. И вдруг он вышел в огромное открытое поле посреди ночи, а вокруг были звезды, и он почувствовал себя очень маленьким, очень испуганным и очень боялся оставаться один ночью под таким безбрежным небом.

А потом плоскогубцы исчезли из его руки. Он лежал в своей постели, рядом с Кэт. Но что-то мучило его в этот час, что-то забытое или не сделанное, что заставляло его потеть и ворочаться в полусне, на грани бодрствования, пытаясь вспомнить, что именно он забыл сделать, как вдруг почувствовал, как что-то ударилось об оконное стекло позади него и разбило его. Что-то вырвалось наружу, и он подумал:

Ебаная кошка, черт возьми, - и резко сел на кровати, ожидая увидеть именно ее, кошку, выпрыгнувшую в разбитое ею же окно, но все, что увидел, была развевающаяся занавеска, бледно-белое кружево, медленно дрейфующее на летнем ветерке.

ТРИ НЕДЕЛИ СПУСТЯ

Глава 13

На шестой день своего плена она вспомнила своего похитителя. По тому жесту, который он сделал, протянув руку ладонью вверх в сторону крестовины. Указывая, куда ей идти. В этом жесте и в самодовольной улыбке она увидела мужчину на улице перед клиникой в день ее осмотра, розовый пластиковый зародыш в его раскрытой ладони.

Она вспомнила и Кэт, ту женщина, которая последовала за ними внутрь и потом сидела в приемной, наблюдая за ней.

Сара ничего им не сказала, и ни единым жестом или взглядом не выдала себя. Она еще и недели не пробыла в его подвале, но уже научилась скрывать свои чувства, если только эти чувства не были связаны с болью и ужасом. Эти чувства она не могла обуздать.

Ежедневно в течение следующих двух недель ее били на крестовине. Иногда с завязанными глазами, иногда с надетым на голову коробом. Кэт придумала для нее нагрудник двойной толщины из старых посудных салфеток, чтобы короб не натирал лопатки. Нижний слой был выцветшего синего цвета. Верхний - выцветший зеленый.

Иногда побои были короткими, длились всего несколько минут, условно. Казалось, почти без злости. Упражнение в силе и не более. Он использовал ремень или наносил легкие удары плеткой.

В других случаях они были бесконечными. Он проводил с ней ночь, придумывая новые способы издевательств, в то время как нормальные мужчины у себя дома сидели перед телевизором, потягивая пиво. В такие ночи она чувствовала, как его возбуждение распространяется, словно озон, по воздуху подвала. Бывали случаи, когда ей надевали только повязку на глаза, и она слышала, как он мастурбирует. Легкие жидкие шлепки, за которыми следовал стон.

Презрение к нему уступало только ее потребности скрывать его.

На девятый день он, кажется, понял, что она, вероятно, слышит, что он делает, и с тех пор вставлял ей в уши резиновые беруши.

Бывали моменты, когда каждое отверстие ее тела было заткнуто, кроме ноздрей. Уши, задница, рот, влагалище.

Он становился все изобретательнее. Он связывал ее экзотическими способами. Подвешивал ее на крестовине вверх ногами и бил до тех пор, пока она почти теряла сознание от прилива крови к голове. Он держал тепловую лампу в дюймах от ее тела и смотрел, как ее кожа краснеет, как она извивается от боли. Он колол ее ножами, булавками, вилками для мяса. Он душил ее руками, а когда она теряла сознание, ждал, и когда она приходила в себя, и снова душил.