Да, феникс. Он должен найти феникса.

Эта мысль болезненно стрельнула в мозге, заставив резко раскрыть глаза и поморщиться. А хочет ли он его искать? Что произойдет потом? Либо им займется Форт, что не сулит ничего хорошего ни фениксу, ни человеку, в котором он родится. Либо он будет убит. Юрой. Рядовой с силой сжал кулаки, с удивлением ощутив резкую боль. Поднес к глазам ладони и в полумраке, разбавленном лишь настольной лампой медсестры, увидел неглубокие кровоточащие раны от ногтей.

Ребенок смеется.

Юра резко дернулся, забыв и о своих руках, и о плече. Звонкий детский смех раздавался откуда-то из глубины темных больничных тоннелей. Включенной была лишь одна лампа из шести, создавая из длинной кишки коридоров черные проходы с редкими огнями дрожащего электрического света. Юра затаил дыхание, чтобы не пропустить ни единого звука. Смех повторился очень скоро, но звучал уже дальше. Однако определить направление ему удалось. Парень двигался по коридору быстро, но как мог тихо, держась в тени. Он старался не отвлекаться – в голове конкретная цель.

Но хотелось дышать. Просто встать на месте и вдох за вдохом наполнять себя этим воздухом, сделать себя частью этого места.

Он двигался вперед, долго выжидая перед каждым островком света. Лишь услышав смех вдалеке, перепрыгивал через бледное пятно света и снова замирал перед следующим. Ребенок был где-то совсем близко. По голосу похоже, что это девочка. Она напевала что-то, но слов было не разобрать.

Наконец, он уперся в тупик – перед ним выросла стена противоположного больничного крыла, завешанная плакатами с информацией для пациентов. Справа – дверь на лестничную клетку, слева – общие душевые на этаж. Юра растерянно шарил глазами по темноте, а смех раздался вновь, очень близко. Он обернулся и заметил в пятне света от ламп краешек белой юбочки с крупным кружевом и розовую туфельку на ремешке, надетую на белоснежный гольф с нарисованными вишенками.

Он рванулся следом, но смех зазвучал вновь уже вдали – гнаться не было смысла. Он медленно зашагал следом, заглядывая в открытые палаты. В комнатах находилось по пять-десять кроватей, почти на каждой спал человек. Кто-то уснул с раскрытой книгой в руках, кто-то сбросил одеяло из-за жары. Юра быстро переходил от одного круга света к другому, прислушиваясь, – теперь смех зазвучал совсем тихо, с другого этажа. Он постоял несколько минут на месте, дожидаясь, пока голос раздастся вновь, чтобы определить направление.

– Почему ты в одних трусах?

Кто-то дернул его за край боксеров, чуть не стянув их. Юра резко оглянулся, но в темноте никого не увидел. Зато услышал заливистый смех, совсем рядом.

– Потому что я спал.

– Все спят, – обиженно сказала девочка. – Никто не хочет со мной играть.

– Давай я поиграю. Хочешь?

Он не узнавал свой голос. Тихий, низкий, колючий.

– Хочу!

– Во что мы будем играть?

– В салочки! Ты водишь!

Детская ладошка хлопнула по его ноге, раздался смех и быстрые шаги крохотных ножек. Юра побежал следом наугад – девочка смеялась то спереди, то сзади, то с других этажей. Парень в ужасе осознавал, что только что говорил с фениксом.

Девочка, маленькая девочка. Он не видел лица, но сколько ей? Четыре-пять, не больше. Она еще неумело говорила, склеивая слова в один большой резиновый мяч, который гулко бился о стены. Он не сможет. Охотник остановился, глядя перед собой. Дети не должны становиться фениксами, он просто не сумеет справиться с этим, даже у себя в мыслях.

Впереди бледнели восемь продолговатых ламп, откидывавших ровные круги света на потертый охристый линолеум. Столько же позади. В густой тишине раздался громкий щелчок – самые дальние лампы с обеих сторон погасли, сократив коридор на несколько метров и спереди, и сзади. Пространство за границей крайних пятен света съедалось, сжималось и, издав неслышный никому истошный вопль, исчезало.

– Ты не играешь! – раздался обиженный крик из глубины темноты.

– Извини, – Юра с трудом изобразил слабую улыбку. – Я задумался.

– Ты плохой во́да.

– Какие еще игры тебе нравятся?

Голос девочки звучал то совсем рядом, то сразу отовсюду.

– В прятки тоже весело играть!

– Хорошо, я сосчитаю до десяти, а ты прячься.

Он никогда не сможет даже подумать об этом.

– Нет, искать буду я.

Девочка то ли заскучала, то ли рассердилась. Юра услышал негромкий хлопок от того, что она топнула ножкой. Детский звон исчез из голоса.

– Ты обиделась?

– Раз.

– Эй, – он неуверенно пошел на голос, – иди сюда, не дуйся.

– Два.

– Как тебя зовут?

– Три.

Голос рос, крепчал, грубел. Из серого он стал иссиня-черным и шершавым, как щебень.

– Меня – Юрой.

– Четыре.

– Ну, ты же большая девочка, а ведешь себя, как малышка.

– Пять, – раздалось у самого уха.

Паника взрывной волной прошла через его тело за один миг. Это не ребенок. Это феникс, который похож на ребенка, ведет себя так, выглядит, смеется и звучит. Но это неправда.

– Шесть.

Не успеет спрятаться. А если и попытаться – феникс везде. Она растворилась в воздухе, витая частичками, атомами сразу в каждой единице пространства. Всего четверть часа назад он с упоением вдыхал ее вместе с воздухом. И теперь она и в нем самом, попала в кровь и мозг. И знает обо всем, о каждой мысли, даже о тех, которые он сам не замечал.

– Семь.

Бежать. Нужно возвращаться. Только…

– Восемь.

В прошлый раз он вернулся, лишь убив феникса.

– Девять.

Не сможет. Желудок стягивало в тугой пучок от мысли, что он должен это сделать.

– Десять.

Шагнул в сторону, исчезнув из пятна света.

– Я иду искать.

Голос грубый, резкий, ржавый, насмешливый. Смех убийцы.

Волнение исчезло, выплюнутое с первым же выдохом. Тело отяжелело. Он не видел, но чувствовал, как вены его рвутся, не выдержав острую темноту, заструившуюся по ним. Разорвав каждый сосуд, чернота эта медленно нагревалась, пока не начала тихонько кипеть, ожидая, когда он выплеснет ее раскаленной массой. Мыслей не было. Воздуха тоже. Феникс, которого он успел вдохнуть и впитать в кровь и органы, был изгнан, спален и сейчас гнил, окружив охотника зловонием.

– Я слышу тебя.

Феникс шипел от полученной раны. И он собрался обратно, воедино. По атому соединившись снова в тело, к которому можно прикоснуться. Которое можно убить. И надо успеть до того, как голос опять начнет звучать со всех сторон одновременно, а феникс будет по частицам парить в воздухе.

Слышит? Юра улыбнулся. И вытянул руку вбок, позволив электрическому свету осветить его запястье. Кожа была покрыта черными тонкими полосами, будто лобовое стекло в трещинах после удара. Он несколько раз сжал и разжал руку, глядя, как его кожа несильно пузырится, надуваясь и дымясь.

– Я вижу тебя.

Он ухмыльнулся, довольный результатом. Убрал руку, слившись с темнотой.

– Братик, ты нечестно играешь.

На секунду кровь замерла, но тут же снова закипела, лишь охотник нахмурился. Он мотнул головой, отбрасывая лишнее. Сейчас ему надо выиграть.

– Но я все равно тебя найду. Где же ты… Может быть, тут?

В тишине скрип распахнувшейся двери и стук ее о стену звучал в десятки раз громче. Но он не вздрогнул, когда открылась дверь в палату в нескольких метрах от него. Шаги больше не были детскими. Тяжелый топот, сильные удары пяток. Будто молоток бьет по полу. Пять раз подряд весь коридор – от края до края – наполнился хрустом костей. Ни одного вскрика не послышалось. Из палаты медленный, ленивый поток крови устремился к пятнам света, чтобы согреться под электрическими лампами.

– Здесь нет…

Мелькнула дверь следующей комнаты – ближе к охотнику. Тот не шевельнулся, не вздрогнул. Когда раздался звук сломанной кости, он быстрым спокойным шагом, ступая с носка, направился вперед. Он помнил, что в этой палате стояло десять кроватей, две свободны. Хруст раздался трижды – гулко, долго. Она не ломала шею и не пробивала череп. Феникс отламывала ребро и медленно, зачарованно пронзала орган за органом, глядя, как человек перевоплощается в кровавый ручей.