– Сюрпризы, понятно, – а… дошло до меня. Перед залпом сигнал своим подать нужно. Они где-то между лагерем и нами.

– Добре.

Пластун на мгновенье блеснул полоской зубов, мол, оценил мое знание их тарабарского языка.

Три темных облака приближались к огневой. Не бесшумно, но, по мне, чрезвычайно осторожно.

Глаза у всех привыкли к темноте, да и на своих позициях канониры и с закрытыми глазами ориентировались отлично. Сердце застучало возле горла как сумасшедшее. Замки установлены. Углы возвышения выставлены.

– Давай сигнал, – уже вполголоса скомандовал пластуну.

Заклекотал казак ночной птицей. Несколько томительных минут – две тени проскользнули над бруствером.

– Ну, поручик, опять расходятся наши дорожки, сейчас чучела выставим, чтоб турки остереглись сразу сюда лезть. Нехай постреляють трошки.

– Что вы за подарунки делали? – решил я сделать приятное казаку, вворачивая для того родное словечко.

– Гати ставили. Колышек заостренный вкопаешь, через три шага еще один или штык. Побежит турок, споткнется на первом, упадет на второй, если не насмерть, все равно не воин.

– Хитро, – оценил я. Николай хмыкнул: – Чего тут хитрого?

– Мы в плавнях[20] на кабанов гатями охотимся, – сказал он. – Кабан чует опасность, но гати не дают ему сойти с тропы.

Старший фейерверкер доложил о готовности орудий.

– Шрапнелью[21], трубка два. Веер вправо, три.

Таиться больше не имело смысла.

– Батарея, по басурманам, пли!

Три трехметровых факела рванулись к турецким шатрам.

– Шрапнельным, трубка один. Веер вправо два.

Веер – это значит крайнее орудие ставит два деления, среднее два с половиной, следующее – три. Шрапнельная граната взрывается в воздухе, осыпая противника сотнями винтовочных пуль.

– Батарея, пли!

– Замки снять и к своим. Аллюр три креста. Поспешай, братцы.

У противника огни, стоны, крики. Хорошо слышатся в ночи. Прости господи – поторопился! Можно было еще разок врезать. Теперь остаток жизни жалеть буду. Об атаке на батарею турки пока не помышляли. Слишком заняты собой.

Верный Прохор опять рядом, в руках вертит белую папаху.

– Нашел, батюшка, нашел! – голос старика ликовал.

– Схорони пока за пазухой, пластуны за белую заругают, – не оценил я его радости. Не очень-то хотелось ссориться с казаками.

– Та где эти пластуны. Небось возле турка ползают, пойдем, Иван Матвеевич, одни мы тут остались.

И тут на правом фланге залп из ручных картечниц. Страшно представить, что там у турок творится, сейчас бы конных казачков, до Плевны рубили бы нехристей.

– Вот и пластуны отметились, пошли, старый солдат, подождем их возле нашего камня.

– Простите нас, ребятушки, – перекрестился Прохор, опуская голову и не глядя по сторонам на темные холмики павших сегодня товарищей. Назад мы возвращались в полном молчании.

Когда опустились на остывшие валуны камней, почувствовал, как я устал. Колени подрагивали, ветер студил пот на спине и боках.

– Знаешь, Прохор, – я достал портсигар и долго раскуривал папироску, пряча огонек в кулаке, – это, наверное, самый длинный день в моей жизни.

– Нет, Иван Матвеевич, не суди так. Вот выживем, женим тебя, тогда узнаешь про самый долгий день в жизни.

Два дня противник приходил в себя, менял части на свежие, а мы долбили скалы и строили укрепления, используя естественный рельеф.

Начиналась оборона перевала Шипки.

Сильный порыв ветра прогнул брезент, и из дырки от пули отчаянно засквозило. Маленький дьяволенок стихии хозяином ворвался в офицерскую палатку и тонко и протяжно засвистел в ухо, не особо стараясь выводить мотив. Потом шевельнул шерсть папахи, скользнул по щеке, лизнул по губам холодом и затих в ногах. Зябко поежился. Пристукнул сапогом, отпугивая чертенка, и дальше продолжил бритье.

С тех пор как турки перекрыли перевал, оставив попытки штурма и решив взять нас осадой, к голоду прибавилась новая напасть – холод. У нас не хватало сил пробить осаду, у турок – чтоб уничтожить нас. Три штурма, кроме больших потерь, не принесли результата. Война в горах совсем другая, здесь громадное численное преимущество не гарантирует успеха. Три раза завалив трупами немногочисленные возможные пути, противник откатывался, хотя и нам эти штурмы дорого стоили. Все ждали исхода, противник – сдачи, мы – небоевых потерь. Время работало против нас.

Снег засыпал единственный перевал, по которому мы могли получить помощь и провиант. Голод скоро вместе с холодом начнет уменьшать и так не великие силы русского корпуса.

Новый порыв ветра засвистел в дырку. Звук раздражал. Снова вестовому делать новую заплату.

Только вспомнил о нем, как рядом раздался протяжный кашель Прохора.

– Вот холера! Прицепилась! И не отвяжется, пока не слягу. Так кухню и не увижу. А похлебать горяченького-то хочется! Или, например, кашки поесть. Чтоб разваренная была и без мяса. Не надо нам мяса. Мы и постной кашке рады будем.

– Что там, Прохор? – встревоженно спросил я, не выдержав сетований, старик как займется, потом не остановишь.

– Иван Матвеевич! Гости к вам, – старик зашелся в новом приступе. Я покачал головой. Прохор за последние дни сильно сдал, высыхая на глазах. Я и сам сделал новые дырки в ремнях, постоянно чувствуя голод, и тревожно ждал момента, когда меня свалит с ног простудная болезнь.

Поспешно стер остатки мыла со щеки. Глянул в зеркало на свои покрасневшие глаза и поспешил выйти из палатки. У входа стояли давние знакомцы. Пластуны Николай и Григорий. Первый улыбался, топорща усы, и не было такого ненастья, которое бы его сломило. Весь его вид показывал, что казак рад встрече. Второй равнодушно сплевывал шелуху семечек в сухое крошево серого снега, коротко кивнул и спокойно стал отсыпать Прохору в подставленный карман жареного угощения. Глаза у вестового заблестели, радуется подарку. Да, с такими поставками и семечки будут казаться царским угощением.

– Старик, у тебя же горло! – не удержался я. Что делает? Это как наждаком по живому. Совсем разум от голода потерял. Да и неловко мне стало: объедать казака – дурные манеры. Прохору-то все равно, а мне стыдно за него.

– А я не для себя! – возмутился старик. – Я для вас!

– Тем более не надо. Может, у Григория последняя еда.

– Та нехай! – отозвался суровый казак и сплюнул шелуху. – Не последняя.

– Удачи в вашу хату, ваш бродь, – поприветствовал Николай. – Спаси Христос.

– И тебе не хворать! Чаю? Прохор, организуй кипятка.

– Да где ж я его возьму… – закручинился вестовой. – А заваривать что станем? – забурчал привычно неслышно, но все услышали.

– Благодарствуем, поручик, но дело у нас спешное, оттого важное.

– Какое? – я весь подобрался. Пластуны просто так объявляться не станут. Всегда чем-то заняты.

– Знаю, что пушек у тебя нет. Да и не нужны они нам. Хотим другого попросить.

– Пороху?

– Есть у нас порох, – рассмеялся казак и посерьезнел, – нет веревок. Не хватает нам длины до земли. Вылазка срывается. В лагере еды почти не осталось. Сегодня солдаты на троих паек делят. Есть местечко, где потаенно можно на дорогу попасть, может, разживемся провиантом.

– Есть у меня веревки. Хорошие, крепкие, проверенные. Дам. С одним условием.

– Хозяйственный у нас поручик, – подсказал Прохор и закашлялся.

Казаки переглянулись, хмыкнули.

– Так еду еще добыть надо, а потом делить! Это как про шкуру неубитого медведя!

– Ну, пане поручик, – разочарованно протянул Грицько и отвернулся от меня, словно разуверившись во всех людях окончательно.

– Да я не про то. – Я поморщился. Как такое подумать могли? – Меня с собой берите. И не смотрите на меня так! Берите, берите!

– Да ты шо! Да на кой это вам! – не удержался Николай, глаза его округлились. – Поручик! Там до земли пропасть. И внизу одни камни! Убиться проще, чем пулю себе в висок пустить.