– Почему?

– Понятия не имею. Когда становишься взрослым, боишься пробовать вкусные вещи, например, пасхальные яйца, вдруг у тебя их больше никогда не будет, или вроде того, и поэтому ты их копишь, пока не заполнишь всю комнату. Это как тратить деньги и бояться, что потратил; только тут дело не в деньгах, есть что-то внутри людей, чего они боятся тратить. У миссис Мавинни так и у многих других тоже. А потом ты умираешь, а твое тело и все твои сокровища остаются завернутыми, как пасхальное яйцо, в красивую волнистую бумагу, а внутри черный шоколад с узором. Думаю, что взрослые очень глупые.

Они согласились, что взрослые глупые.

– Но взрослеть придется. Сегодня, и завтра, и послезавтра.

С Фрэнси так и случилось – сегодня, завтра и послезавтра. Она все чаще и чаще молчала о том, что действительно важно. Она свернулась внутри себя, как один из тех черных маленьких моллюсков на пляже, едва прикоснешься, они ныряют в свою раковину, только их и видели.

И каждый день, когда Фрэнси шла на работу в дом Мавинни, стоявший совсем недалеко, казалось, что она уходит за много-много миль. Дафна подумала однажды, глядя на шагающую Фрэнси из-за живой изгороди, если бы только у нее внутри было какое-нибудь сокровище, чтобы помочь Фрэнси; если бы только взрослые могли сказать, что такое сокровище, а что им не является,

если бы только

можно было бы, как велосипед, творить волшебство и золотые и зеленые облака птиц, которые помогли бы ей сражаться с полчищами спутанной шерсти, все вокруг такое запутанное, жизнь запутанная, и Фрэнси каждый день шагала в одиночестве, чтобы встретиться с врагом лицом к лицу и сразиться.

Что, если она попадет в ловушку, задохнется и больше не придет домой?

Солнце. Зреющий плод неба кровоточит, перевязанный белоснежной кожей осеннего облака; полуденный свет падает с деревьев в золотых хлопьях, называемых листьями; четыре тополя на углу, высоко вверху, колышутся струйкой воздуха в воронке света от холма к долине, от холма к долине – капля воздуха острая, как погибший крокусовый лист, и сладкая на листе тополя, как проклятия от сумасбродной Минни Каттл.

И старая-старая уловка разложения.

По соседству с домом Уизерсов, за живой изгородью, газонокосилка выплевывает траву, и запах в воздухе, и зеленые пятна на сапогах старого Билла Флетта и на руках Филлис Флетт, которая играет с травой, набирает ее пригоршнями и нюхает, а швырнуть траву некому, у нее только старшие братья, и где они?

Футбол, американский футбол, забег по кварталу в шипованных кроссовках для Спортивного общества любителей, а потом посидеть в саду с девчонками или прогуляться по набережной, глядя на море, бросая в него камешки.

– Хочу что-нибудь бросить, хочу что-нибудь ударить, хочу что-нибудь сделать.

– Что, Эдди Флетт?

– Не знаю. Что-нибудь большое. Поцелуй меня, Мардж.

– Не здесь, Эдди, все смотрят, и дети на карусели, и вон парочка на скамейке.

Зеленая скамейка, похожая на стиральную доску, которую море скребет розовыми ноготками.

– Иди сюда, Филлис, подальше от травы.

Хватит газонокосилки, уже, наверное, время послеобеденного чая.

Дети Уизерсов слонялись без дела до самого полудня; глазели через изгородь на Флеттов, которые были «католики хрюшки, вонючие лягушки, и мяса по пятницам вовсе не едя-а-а-ат».

Ну, айда на свалку, крикнул кто-то из детей.

С ними была Фрэнси, которая присмотрит за Тоби и, если у него случится припадок, вставит ему в рот палку, чтобы он не откусил себе язык, и уложит отдыхать, укрыв пальто. Фрэнси проследит, чтобы они время от времени останавливались и ждали, пока маленькая Цыпка их догонит. И Фрэнси будет командовать Дафной, чтобы та не начала командовать остальными, ведь двух командиров не бывает.

И они отправились на свалку искать сокровища.

На Фрэнси брюки с молнией сбоку и карманом, и она держит руку в кармане, а еще там лежит шестипенсовик, чтобы в складчину купить лакричные леденцы, или кислые, или анисовые, какие попадутся. На Дафне клетчатый жакет из обычной ткани, не из тартана какого-нибудь, и темно-синяя юбка, отделанная репсовой лентой, которую она сама добавила на последнем уроке шитья. А на Цыпке короткое красное платье в горошек. Ну а на Тоби – темно-синие штаны, фланелевая рубашка и подтяжки.

Впрочем, не так важно, во что они одеты, поскольку дети шли не на свадьбу, и описаны они не для газетной заметки, а чтобы вы смогли их представить и отличить друг от друга: вот Фрэнси, Тоби, Дафна и Цыпка Уизерс хотят найти сокровище и уверены, что найдут; так же, как взрослые люди (по мнению детей) ходят в магазины, в конторы и на заводы, то есть на работу, чтобы найти свое взрослое сокровище.

Детям Уизерс далеко ходить не надо было. Сначала на холм, потом вниз и на Кросс-стрит. Они шли мимо людей, которые работали в своих садах, косили газоны, копали грядки; дамы, опустив колени на маленькие резиновые коврики, склонялись над первоцветами и анютиными глазками. Шли мимо домов с кружевными занавесками и разными украшениями, а хрюшки и лягушки выглядывали из окон и наверняка удивлялись, завидев Фрэнси, Тоби, Дафну и Цыпку, идущих на свалку за сокровищами.

На пути им попался Тим Харлоу, который ездил кругами на своем велосипеде. Он остановился, чтобы поболтать с Фрэнси:

– Дарова, милашка.

Фрэнси, высоко подняв голову, прошла мимо, потом обернулась и послала ему улыбку. Он улыбнулся в ответ.

– Какая девчонка ему досталась, – гордо сказала Фрэнси.

– Ты с ним встречаешься? – спросила Дафна.

– Еще чего, – сказала Фрэнси. – Никогда не клади все яйца в одну корзину. К тому же он младше. О, смотрите, мертвый ежик.

Он лежал посреди дороги, раздавленный и бездыханный.

– А почему? – спросила Цыпка, подошедшая сзади.

Фрэнси объяснила.

– Ночью, – сказала она, – ежи думают, что в темноте можно спокойно гулять и ничего не бояться, а где еще гулять, как не по дороге с белой полосой посередине?

Она шутила. Она знала, что Тим Харлоу маячит у нее за спиной, и она была самодовольна и отпускала шуточки. Очень похоже на Фрэнси – шутить, когда дело доходит до болезни или смерти, потому что она быстро росла и узнавала всякое, и бросила школу, чтобы зарабатывать себе на жизнь, да и в любом случае, подумаешь, ежик.

В общем, она сказала:

– Ничего страшного, оставь. Убери от него свой чистый носовой платок, Дафна. Когда выйду замуж и обзаведусь машиной, я, наверное, перееду сотни и сотни ежей, даже об этом не подозревая. Они просто пятно на дороге.

Дафна убрала платок. В конце концов, ежик умер, и это грустно, но такая расплющенная и грязная смерть вызывала желание отвернуться.

Они пришли на свалку, где вонь и грязь, и тои-тои [2], как бахрома на шали; и они полезли по траве, по мертвым бревнам и искореженным железякам, и вместе уселись на чистой прогалине, заросшей мятликом и без пепла, чтобы отдохнуть и вынуть камешек из ботинка Цыпки. Опереться было не на что, поэтому сидели прямо, уперев локти в колени. Они стали сравнивать свои коленки.

– Твои узловатые, – сказали они Тоби.

Тоби говорил мало. Обычно он просто злился и швырял вещи или плакал. Он посмотрел на свои узловатые колени, а затем на Цыпку, потому что она была младше и не умела спорить.

– У тебя тоже узловатые.

– А у меня перепонки, – сказала Дафна, растопыривая пальцы. – Значит, я наполовину рыба.

– А у меня бородавка, надо приложить подорожник, – сказала Фрэнси. Потом вздохнула и пожала плечами. – Что вы за детишки, и как это я согласилась приглядывать за вами в субботу, когда могла бы найти себе занятие поинтереснее, встретиться с друзьями, например. И вообще, зачем мы сюда пришли? Я уж точно не намерена сидеть весь день на старой грязной свалке.

– Фрэнси, ты ведь раньше ходила с нами.

– Раньше?