Тренч. Пожалуйста, мне-то что. Я ухожу. Говорить больше не о чем.

Ликчиз. Нет, нет, не уходите. Подождите минутку: мы с Кокэйном живо отделаемся и подвезем вас до дому. Подождете? Сделайте такую милость.

Тренч. Ладно, подожду.

Ликчиз (весело). Ну я же знал!

Сарториус (у дверей в кабинет, пропуская вперед Кокэйна). Прошу вас, сэр.

Кокэйн кланяется и проходит в кабинет.

Ликчиз (в дверях, на ухо Сарториусу). Нет, Сарториус, такого управителя, как я, вам уже не сыскать! А? (Посмеиваясь, проходит в кабинет, Сарториус за ним.) Тренч, оставшись один, настороженно оглядывается и прислушивается, затем на цыпочках подходит к роялю и, облокотившись на крышку, рассматривает портрет Бланш. Через мгновение в дверях появляется сама Бланш. Увидев, чем он занят, она тихонько притворяет дверь и подкрадывается к нему сзади, пристально следя за каждым его движением. Он выпрямляется, снимает портрет с мольберта и хочет его поцеловать, но сперва воровато оглядывается, желая убедиться, что его никто не видит, и вдруг замечает Бланш, уже подошедшую к нему вплотную. Он роняет портрет и в полной растерянности смотрит на нее.

Бланш (сварливо). Ну? Вы, значит, опять сюда явились. Хватило у вас низости снова прийти в этот дом. (Он краснеет и отступает на шаг. Она безжалостно следует за ним.) Видно, у вас совсем нет самолюбия! Почему вы не уходите?

Весь красный от обиды, Тренч сердито хватает свою шляпу со стола, но, повернувшись к выходу, видит, что Бланш загородила ему дорогу; волей-неволей ему приходится остановиться.

Ну что же вы? Я вас не держу.

Минуту они стоят друг против друга, совсем близко; она смотрит на него вызывающим, дразнящим взглядом, одновременно приказывая и запрещая ему идти, вся во власти нескрываемого животного возбуждения. Внезапно его осеняет догадка, что истинная подоплека ее свирепости — страсть и что, в сущности, это объяснение в любви. Глаза его вспыхивают, в углах рта появляется хитрая складка; с нарочитым равнодушием он идет обратно к своему стулу и садится, скрестив руки на груди. Она идет через всю комнату следом за ним.

Ах, да, я забыла: вы узнали, что тут можно нажить деньги. Ликчиз вам сказал. Вы, такой бескорыстный, такой гордый, что даже у отца ничего не хотели брать! (После каждой фразы она останавливается и смотрит, как реагирует на укол ее жертва.) Вы, конечно, станете меня уверять, что сюда вас привело одно лишь человеколюбие, вы решили осчастливить бедняков тем, что перестроите эти дома.

Тренч сохраняет прежнее положение и не отвечает.

Ну да, когда мой отец вас заставил, а Ликчиз придумал, как сделать, чтобы это было выгодно. О, я знаю папу. И знаю вас. И вот стоило вас поманить, и вы прибежали сюда, в этот дом, где вам отказали, откуда вас выгнали. (Лицо Тренча омрачается; она это замечает, и глаза ее вспыхивают.) Ага! Этого вы не забыли? Да, да, так оно и было; вы не можете это отрицать. (Садится и говорит, смягчив голос, с притворным состраданием.) Должна вам сказать, что вы представляете собой очень жалкую фигуру, Гарри, очень, очень жалкую.

Услышав, что она назвала его по имени, Тренч немного разжимает руки, и слабая улыбка — предвкушение торжества — появляется на его губах.

А еще такой джентльмен! С такой знатной родней! С такими высокопоставленными знакомыми! Такой щепетильный в вопросе о том, откуда берутся наши деньги! Удивляюсь вам. Честное слово, удивляюсь! Уж, казалось бы, раз другого ничего нет — так хоть чувство собственного достоинства ваши родные могли вам передать! Вы, может быть, думаете, что сейчас играете достойную роль?

Ответа нет.

Уверяю вас, что самую смешную, самую глупую, какая только может быть. Что вам говорить — вы не знаете, что делать — тоже не знаете. Да и правда, что тут скажешь? Трудно оправдать подобное поведение.

Тренч по-прежнему смотрит прямо перед собой и складывает губы, словно собираясь засвистеть. Это раздражает Бланш, и она становится подчеркнуто вежливой.

Простите, доктор Тренч; кажется, я вам мешаю? (Встает.) Не буду больше вас отвлекать. Вы, по-видимому, чувствуете себя здесь совершенно как дома, и мне можно не извиняться в том, что оставляю вас одного. (Делает вид, будто идет к двери, но он не трогается с места; тогда она возвращается и подходит к нему сзади.) Гарри. (Он не оборачивается; она делает еще шаг к нему.) Гарри, я хочу, чтобы вы ответили мне на один вопрос. (Настойчиво, наклоняясь над ним.) Поглядите мне в лицо.

Ответа нет.

Слышите? (Кладет руку ему на плечо.) Поглядите — мне — в лицо. (Берет его обеими руками за щеки и поворачивает лицом к себе. Он крепко зажмуривает глаза и усмехается. Она вдруг опускается на колени, прижимаясь грудью к его плечу.) Гарри, что вы делали с моим портретом — вот сейчас, когда думали, что вы один? (Он раскрывает глаза, в них светится ликование. Она бросается ему на шею и стискивает его в страстном объятии, спрашивая с яростной нежностью.) Как вы смели трогать мои вещи?

Дверь кабинета приотворяется, слышны голоса.

Тренч. Кто-то идет.

Бланш мгновенно усаживается обратно на стул и отодвигает его как можно дальше от Тренча. Кокэйн, Ликчиз и Сарториус выходят из кабинета. Сарториус и Ликчиз подходят к Тренчу. Кокэйн с видом неотразимого сердцееда направляется к Бланш.

Кокэйн. Добрый вечер, мисс Сарториус! Прекрасная погода, не правда ли?.. В честь возвращения блудного сына!

Бланш. Прекрасная, мистер Кокэйн. Очень рада вас видеть.

(Подает ему руку, он галантно подносит ее к губам.)

Ликчиз (вполголоса Тренчу, стоя по левую руку от него). Что скажете новенького, мистер Тренч?

Тренч (Сарториусу, который стоит по его правую руку). Я с вами, как бы ни обернулось дело. (Пожимает руку Сарториусу.)

В дверях показывается горничная.

Горничная. Ужин подан, мисс.

Кокэйн. Разрешите мне.

Все выходят — Бланш под руку с Кокэйном, за ними Ликчиз, подхватив с шутовским видом под руку Сарториуса с одной стороны и Тренча с другой.

Творческая история пьесы рассказана самим Шоу в предисловии, которое он назвал «Главным образом о себе самом». В 1890-х гг. началось движение за обновление английского театра. Передовой театральный деятель Дж. Т. Грейн основал Независимый театр, открывшийся 19 марта 1891 г. «Привидениями» Ибсена. Театру, однако, недоставало английских пьес, столь же острых по социальному звучанию, как драмы Ибсена и Гауптмана. Шоу, горячо поддерживавший инициативу Грейна, решил помочь Независимому театру и создал для него социальную драму на английские темы.

Название пьесы перекликается со следующим текстом Евангелия: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что поедаете дома вдов и лицемерно долго молитесь: за то примете тем большее осуждение».

В Независимом театре пьесу сыграли только два раза — 9 и 13 декабря 1892 г., после чего она была снята с репертуара под давлением буржуазной публики, возмущенной «безнравственностью» содержания. Вторично «Дома вдовца» появились на английской сцене лишь пятнадцать лет спустя, в 1907 г., когда пьесу сыграла в Манчестере труппа, возглавлявшаяся прогрессивной театральной деятельницей Энн Элйза-бет Хорниман. В том же году пьеса была поставлена в Нью-Йорке. Два года спустя труппа Хорниман привезла спектакль в Лондон. Все три английские постановки прошли на сцене пятнадцать раз. Лишь после первой мировой войны, когда от пуританских нравов английской буржуазии осталось не очень много, пьесу увидели более широкие круги британской публики.

Под названием «Лондонские трущобы» пьесу поставили в 1950 г. московский Театр сатиры и ленинградский Драматический театр. В сезоне 1950/51 г. пьеса шла в Калининграде, Бресте, Воркуте, Горьком, Ростове-па-Дону, Ашхабаде и в других городах. В 1975 г. она была поставлена на Центральном телевидении.