Тероризм - устращивание, устрашенье смертными казнями, убийствами и всеми ужасами неистовства.
Словарь Даля
Тут у нас старичок один... научился преотличные гранатки из консервных банок мастерить. Вот дать кое-кому из наших по такой самодельной гранатке, да в день открытия и угостить ими как следует всех гостей.
Борис Полевой,
"Мы - советские люди"
Первое издание этого романа появилось почти четыре года назад.
Тираж его давно распродан, гонорар пропит, а корректуры сданы в макулатуру.
За два года изменилось многое. Прежде всего изменился сам Стогоff. В одночасье из популярного журналиста и преуспевающего беллетриста нежданно-негаданно он превратился в "культового писателя" (если выражаться словами его бывших братьев по профессии), любимца шестнадцатилетних girls и столь же шестнадцатилетних boys. Его портреты, напечатанные на обложках глянцевых журналов, снисходительно смотрят со стеклянных стен киосков. Знакомством с ним гордятся глашатаи современного книжного рынка Александр Гаврилов и Лев Данилкин. О нем пишет Белинский наших дней Андрей Семенович Немзер. Его цитируют новостные сайты. Его читают, ругают, хвалят, а главное - покупают.
Что же касается мира - то он тоже изменился. Он стал еще больше похож на свой портрет в романе.
Мир - изменился. Люди же - нет.
Как полтора века назад некий молодой романтик призвал Русь к топору, так эхо этого призыва до сих пор разносится "от Москвы до самых до окраин". На него откликаются все новые и новые люди, убежденные, говоря словами Бакунина, что "никакое государство, а тем паче Всероссийское, без подлости и без зверства ни существовать, ни даже год продержаться не может".
По сути, террор как был, так и остается краеугольным камнем общественных отношений государства Российского, как бы оно ни называлось и какую бы территорию ни занимало. Государство терроризировало своих граждан, граждане иногда отвечали тем же. Не было для холопа слаще мысли, чем мысль о том, как бы подпалить барское имущество, изнасиловать барскую дочь, а самого барина - топором и в омут. Не было для жандарма приятней подвига, чем двинуть по уху случайно подвернувшегося мужика или мастерового. Есть старинный анекдот: мужика спрашивают, чем бы он занялся, если бы вдруг стал царем; мужик отвечает, что сидел бы целыми днями на завалинке, лущил бы семечки, а каждого проходящего мимо бил бы по морде.
Что же изменилось с тех пор?
Прочтите "Камикадзе", прочтите "Революцию сейчас!", и вы поймете, что не изменилось ничего.
Нынешние жандармы легко и доблестно избивают (а иногда и безнаказанно убивают) и правого и неправого, и левого и нелевого; кулаки и дубинки же у них чешутся так же, как и у знаменитых предшественников.
Нынешние холопы отличаются от прежних лишь тем, что теперь они бьют офисы и жгут "мерседесы"; холопская же психология осталась прежней.
Санкюлоты, разграбившие Лувр, более чем на два столетия обеспечили процветание парижского антикварного бизнеса. Много ли осталось в русских деревнях имущества из барских усадеб?
На Западе терроризм - болезненное исключение, у нас - почти что часть этикета. Вспомните, сколько русских императоров умерло от старости? Значительно меньше, чем тех, кто умер по другим причинам.
Западный мир рождал и рождает террористов-эстетов. "Анархия и творчество едины. Это синонимы, - говорит герой честертоновского "Человека, который был Четвергом". - Тот, кто бросил бомбу, - поэт и художник, ибо он превыше всего поставил великое мгновенье... Радость его - лишь в хаосе". Налет извращенного эстетизма имеют даже и чудовищные теракты последнего времени.
Не то в России. Здесь любая террористическая акция разительно напоминает избиение случайного прохожего толпой гопников, скандирующих "Спартак - чемпион!". Или бизнес по-русски: украли ящик водки, продали, а деньги пропили...
Пожалуй, это все, что можно сказать о героях "Камикадзе". Гораздо приятнее поговорить о самом романе, да и, пожалуй, о феномене Стогоff'а в целом.
Ролан Барт заметил как-то, что с тех пор, как существует Литература, одна из функций писателя - воевать с ней. И в этой войне Илья Стогоff одержал полную и безоговорочную победу. Или можно сказать так: Литература зашла в его прозу, остановилась там заночевать и была безжалостно убита своей сводной сестрой - Журналистикой. Ведь то, что вы только что прочли, строго говоря, не роман, а текст, искусно мимикрирующий под него.
С одной стороны, это можно объяснить причинами сугубо коммерческими, ибо любой текст, не позиционированный как "роман", продать сейчас весьма непросто. Пройдитесь по лоткам, и вы увидите, что как минимум половина выставленных там "романов" - это либо классические повести, либо нечто "безобразно, бессловесно и не имуща вида". Сборник рассказов в такой компании зачастую выглядит диковато, как розовощекий спортсмен, комсомолец и красавец, затесавшийся на вечеринку умудренных Кастанедой и утомленных наркотиками сквотеров. Шансов стать "своим" у него нет. Да и букеры разные в основном за романы дают. В общем, вы понимаете...
Но есть и сторона творческая. Стогоff - не писатель, он журналист. Писать романы он учился, копируя от руки в школьную тетрадь "The electric cool-aid acid test", а лучшим чтивом до сих пор считает журнал "Птюч". И роман (договоримся называть его текст так) свой писал он, как пишут газетно-журнальные репортажи: наскоро, второпях, едва успевая в следующий номер. И вот несколько таких репортажей сложились и составили книгу.
Двести лет назад выходили журналы одного автора. Издатель такого журнала зачастую писал все - беллетристику, критику, смесь. Прошло немногим менее ста лет - и подобную форму попытался сымитировать Борис Эйхенбаум, выпустив книгу под названием "Мой временник".
Творчество Стогоff'а чем-то похоже на явления подобного рода. Тот или иной его роман - это нечто вроде подшивки газеты одного автора с репортажами о самом себе, которая притворилась романом. Недаром главы "Камикадзе" называются по числам и временам суток.
