Он все еще смотрит на меня с порога своими чернильными глазами.
Думает, я не знаю, что он задумал.
Столько слов крутятся в голове, будто их нашептывают голоса, точно молитвы в церкви на Пасху, когда все скамьи заняты и люди стоят в проходах, а у алтаря лежат лилии.
Лилии. Мне хочется закричать.
Но я веду себя как образцовая узница. Слова крутятся в голове, но я выбираю лишь те, что он хочет услышать.
– Конечно, я тебя слушаю, любимый. С годовщиной тебя.
Глава третья
Я заблудилась. Арендованный «Ниссан» полз сквозь туман, густой словно вата, призрачно поблескивающий в свете фар, растворяющийся в черноте глухой ночи. Такую темную ночь еще называют «колдовским часом». GPS вырубился еще двадцать минут назад, и других машин я не встречала примерно столько же. Тихий океан шумел в сотнях метров подо мной, и пульс стучал в такт волнам.
Наверное, я проехала поворот на Торн Блаффс – немудрено на таком-то серпантине, Отис предупреждал.
Всего одиннадцать часов назад я, собрав вещи, в последний раз закрыла дверь уже не своей квартиры и села на рейс из аэропорта имени Джона Кеннеди. Сильная турбулентность над Скалистыми горами, третья мини-бутылочка каберне, потом бег через гигантский терминал лос-анджелесского аэропорта в попытке успеть на стыковочный рейс, который, как оказалось, отменили из-за тумана в Монтерее. Я постучала по плечу парня в зеленой толстовке с выпуклым гигантским моллюском:
– Не знаете, когда туман рассеется?
– В это время года туман довольно частое явление, может пропасть через двадцать минут, а может и через шесть часов.
Шесть часов! Меня так и подмывало броситься к стойке и сесть на первый рейс обратно в Нью-Йорк. Но квартиру я уже сдала девушке-фотографу с розовыми волосами, из Голландии, а на банковском счету почти ничего не осталось. Да и друзей всех раскидало по стране.
Вместо этого я развернулась и пошла за фраппучино. Спустя два кофе, ролл с индейкой, а потом еще и «Маргариту» объявили посадку на мой рейс. После очередной болтанки мы наконец сели в Монтерее, а потом я еще долго ждала у стойки аренды машин; теперь стояла полночь, и я заблудилась.
Машина ползла по практически невидимому изгибу дороги. Вдруг из тумана, точно эктоплазма, неожиданно выступил дорожный знак: кабан со страшной мордой и кабанчик за ним. Точно, Отис же говорил, что они часто переходят дорогу, вроде местной достопримечательности.
Да! Я выбросила сжатый кулак в воздух.
А вот и поворот, прогалина в густом подлеске, отмеченная двумя круглыми белыми булыжниками. Я свернула, проехав между ними по изрытой колеями дорожке, и через несколько метров остановилась у высоких металлических ворот. Стоило нажать на кнопку у громкоговорителя, и, точно от «Сезам, откройся!», створки распахнулись.
Я поехала дальше по темному растрескавшемуся асфальту, мимо возвышавшихся по краям черных колонн секвой. Заросли колючего кустарника и папоротника поблескивали между стволов, точно растения из потустороннего мира. Горбатые тени дрожали в листве за ними. Время от времени они хватали капот моей машины скрюченными, как у гоблина, пальцами.
Как в сказке. Сейчас я могла бы ехать к пряничному домику. Или к разрушенному замку, где бродило жаждущее крови чудовище.
Дорога извивалась, точно змея, и когда я уже подумала, что попала под действие какого-то зловещего проклятия, переносившего меня каждый раз в начало пути, лес по краям дороги посветлел и туман начал рассеиваться, открывая взору одно из самых прекрасных строений, которые я когда-либо видела.
Трехэтажный особняк из дерева, стекла и металла с выступающим над океаном верхним этажом – террасой, нависшей прямо над волнами. Фасад мягко освещался грунтовыми светильниками, естественно вписанными в ландшафт.
Я остановилась на подъездной дорожке. Парадная дверь распахнулась, и мне навстречу бросился Отис в каком-то монашеском коричневом одеянии и пижамных штанах.
К окну машины вдруг прижалась жуткая морда: черная, волосатая, с блестящими черными глазами.
– Пилот! Место, мальчик! Место! – Отис дернул собаку за ошейник. Вот тебе и чудовище – черный нестриженый пудель. Он вырвался из рук и умчался в темноту. – Прости, он еще щенок. Недавно взяли. София привезла его вчера.
Пошатываясь от усталости, я выбралась из машины, и Отис сжал меня в медвежьем объятии:
– Черт, Джени, как же я рад тебя видеть, ты даже не представляешь!
– И я рада. – Так рада, что глаза застилают слезы. – Ты совсем не изменился! – Он и правда по-прежнему выглядит как улыбающееся солнышко на упаковке с готовым завтраком: круглое лицо, светлые волосы лучиками торчат в разные стороны, голубые глаза-пуговки прячутся за золотистыми очками.
– Да и ты не изменилась. Разве что слишком похудела. Ну ничего, на воздухе аппетит быстро вернется. Он очень бодрит.
– Да, я заметила. – Поплотнее запахиваюсь в легкий кардиган. – Какой роскошный дом!
– Еще бы, скажи? Знаешь архитектора Джаспера Маллоя?
– Конечно, великий архитектор середины прошлого века. Это он спроектировал дом?
– Да, для себя в 1962 году. И умер здесь же двенадцать лет спустя. Ходили слухи, что в поместье обитает его призрак, поэтому долгое время оно стояло заброшенным. Когда Эван купил его, тут были практически развалины. – Открыв заднюю дверь (у этого «Ниссана» она поднималась вверх), Отис выудил мой чемодан. – Хотя, вероятно, настоящая причина в том, что стиль Маллоя вышел из моды. Но сейчас его считают гением и провидцем, а все его здания признаны шедеврами. «Архитектурный дайджест» умирал от желания сделать репортаж, но Эван отказал. Ни за что, говорит. Обещает спустить собак, если они объявятся.
– Он здесь? Мистер Рочестер?
– Эв? Не-е, как всегда, в отъезде. А София спит. Во всяком случае, мне так кажется. Сложно сказать, музыка у нее гремит сутки напролет. Но ты же наверняка очень устала! Давай отведем тебя в твой новый дом. – Он вытащил ручку моего чемодана. – Оставь ключи в машине, я утром переставлю.
Я подхватила дорожную сумку и пошла за ним к ведущим вниз деревянным ступеням. Океан теперь шумел так, будто находился всего в нескольких сантиметрах под ногами. Ступеньки все покрылись мхом, и я крепко держалась за перила. Все мысли о роскоши, появившиеся у меня при виде главного дома, разбились о небольшой коттедж у подножия ступенек. Некрашеный деревянный домик в зарослях дикого кустарника. Остроконечная деревянная крыша. Остатки дымохода. Выцветшая табличка над дверью.
– Что тут написано?
– Коттедж «Магритт»[4]. В сороковых годах тут было поселение живописцев. Десять коттеджей получили имена в честь известных художников, но все сгорели, кроме этого.
Отис толкнул дверь. Торшер освещал одну большую комнату с непритязательной обстановкой: простая потускневшая мебель в деревенском стиле, почерневший от времени камин, облицованный кирпичом. Над каминной полкой висело потемневшее зеркало в золоченой раме, а бóльшую часть деревянного пола закрывал обтрепавшийся плетеный ковер. Напротив камина виднелись стеклянные, слегка перекосившиеся раздвижные двери.
– Днем все выглядит лучше! – Отис явно переживал.
– Тут мило. Уютно, – успокоила его я, бросая свою поклажу на кровать с пушистым покрывалом и пологом на четырех столбиках. – Напоминает детский лагерь, только двухэтажных кроватей не хватает.
– Тут все сохранилось как было, только стеклянные двери появились позже – Маллой захотел вид на океан. А мебель досталась от родителей Эвана. Они были археологами, в основном ездили в Южную Америку.
– А сейчас они на пенсии?
– Если можно назвать пенсией смерть. Они разбились в самолете, когда Эван учился в Стэнфорде.
– О. – Глаза искали, на чем бы остановиться, и заметили на прикроватной тумбочке торчащий в разные стороны букетик полевых цветов в стакане. – Милый букетик.
– София собрала. Беспокоилась, что, пока ты приедешь, они уже завянут. Полевые цветы долго не стоят.