— Подождите! Сейчас угадаю, посмотрю на ваше лицо и по ауре вычислю шедевры!
Ирина с недоумением, а потом и с интересом наблюдала за манипуляциями странного персонажа, то ей в глаза смотревшего, то на картины. До полотен от пяти до четырнадцати метров, на большинстве картин есть подписи авторов, с абсолютным зрением определить творения мадам (да, есть колечко обручальное, перчатки сняла как специально, чтоб отстал назойливый ухажёр) Самойленко раз плюнуть. Но! Есть нюансы! Могут быть картины зашифрованы непонятным тарабарским автографом, творческие люди они такие, или девичью фамилию ставят многие.
— Вот, девочка на лодке и рядом пейзаж, это ваше.
— Вы шпион?
— Что? А, то есть угадал? У меня просто зрение хорошее, а на тех картинах инициалы: «И. С.». И завиток такой, словно хвост у белки.
— Угадали.
— Ей Богу не шпион! Поверьте, Ирина! Впервые вас увидел четверть часа тому.
— Четверть часа?
— Ага. Кафе, кофе, газеты. Тут вы прошествовали по тротуару, бросил газеты, кофе, пирожные и следом. По ходу решил притвориться живописцем, простите.
— Это что же — любовь с первого взгляда?
— Выходит так. Она.
— Как романтично, гимназия сразу вспомнилась…
— Смейтесь-смейтесь, а знаете, как мне тяжело было решиться подойти. Словно из самолёта с парашютом прыгнуть. Да что там с парашютом, — с зонтиком!
— И много раз прыгали?
— Ни разу! Друзья звали в аэроклуб, подначивали, но не спешил, побаивался. А потом пришлось уехать, не до прыжков. Или ваш вопрос не совсем про парашютный спорт, простите, резко поглупел за последний час…
Художница расхохоталась так задорно и искренне, что актив «Крестьянского союза» начал зло коситься. Тут Родина в опасности, а непонятный субъект пользуется моментом, их девочек клеит. Ах, хороша чертовка! Хороша, Ирэн свет Володимировна! Жаль, замужем. Хотя, есть стойкое ощущение, давно у мадам Самойленко мужика не было, наличествуют косвенные признаки, знаете ли.
Увы, отобедать с соотечественником Ирина отказалась — на службу опаздывать нельзя, и так спешит, времени в обрез. Трудится чертёжницей в архитектурной мастерской, нет провожать не надо. Очень, очень поздно работу заканчивает, а как раз сегодня необходимо задержаться, совсем допоздна засидится. Нет, встречать-провожать не нужно, и знаки внимания оказывать, Рига город маленький…
— До свидания, Ирина Владимировна. Знайте — думаю о вас. А дабы не считали за афериста, а немножко за коллегу — позвольте небольшой художественный презент.
Достал блокнот и за полминуты изобразил очаровательную и лукавую барышню, вот-вот готовую расхохотаться в лёгком таком пин-ап стиле. Схематично, конечно, времени то нет совсем, даже киборг не вывезет, да и со сверхскорости кистью карандаш гонять — подозрительно.
— Здорово, — восхитилась Ирина, — видела такое в американских журналах, вы, Александр, действительно художник, тут не соврали.
— Да я вообще никогда не вру, — приложился губами к пальчикам женщины, ого какие руки холоднючие, мёрзнет поди, — портрет ваш, Ирина Владимировна будет готов в три дня. Найду, непременно найду способ вручить, не привлекая внимания начальства и сослуживцев, не переживайте.
— Спасибо, побудьте у картин, не провожайте, пожалуйста.
— Как скажете, но думать о вас не запретите.
Улыбка была наградой за сдержанность. Похоже в клубе, где и политиканы ихудожники, и вон даже музыканты потащились с инструментами есть знакомцы госпожи Самойленко. Настучат ещё мужу. Хотя, прям вопиет чуйка — что-то с супругом неладное, или в разбеге или в тюрьме. Ну, так родственникам мужа настучат, тяжело женщине в 20 веке блюсти репутацию, не наступила ещё эра всеобщего пофигизма.
Краем глаза отследил, делая вид что любуюсь шедеврами, как любимая женщина попаданца-иновременца покидает «Клуб Крестьянского Союза». Похоже, два варианта столь решительного бегства дамы вырисовываются, — пальтишко невзрачное, как бы даже и без подклада изнутри, галантный кавалер, подавая пальтецо, враз сие просчитает. А сырость на улице и ветер холодный, эх. Ну и второе — мордатый вьюнош лет двадцати-двадцати двух, по прикиду судя, богатенький мажорчик, очень уж показушно расшаркался перед Ириной, та кивнула вежливо, но напряжённо. Напряжённо.
Выждав три с половиной минуты, двинул к гардеробу, улыбчивый юноша снова скроил глумливо-похабную ухмылку, уже мне адресованную. Ну, сука, сам напросился. И похер, что это запросто может быть сын владельца архитектурной конторы, где Ирина работает, щенок гадить девчонке будет, даже если я чинно-скромно мимо пройду, порочная харя, ой порочная. Ладно, в крайнем случАе выплачу госпоже Самойленко выходное пособие за пять, нет, за десять лет работы. Ах ты сучонок, ещё и верхнюю губу задрал, типа доминирует. Держи ответку, архитектор, бл, Мендисабаль!
Вот же запала фамилия телеперсонажа, один из первых сериалов на постсоветском ТВ, «Богатые тоже плачут»: Марианна, Луис Альберто и непонятный «архитектор Мендисабаль», бл, бл, бл…
Левой рукой за левое ухо оппонента — хвать, протащил три шага вперёд и три влево, как раз закуток за колонной, какой-то прилавок, очевидно для книготорговцев, сейчас пустующий.
— Ты кто, мразь, — на чистейшем хохдойче, — кто ты такой, унтерменш, что осмелился скалить свои гнилые клыки на арийца?
И хотя построение фраз запросто может выдать советско-российского человека ни сам «страдалец», ни его семеро дружков, ломанувшихся на выручку (значит в авторитете ходит, сучёнок, надо ухо востро держать) на логические построения вряд ли способны. Кобуру и рукоятку «вальтера» видят, дерзость и уверенность незнакомца, плюющего на хозяев, а в клубёшнике этом они стопудово завсегдатаи, прям таки осязают, тут не до умозаключений, тут на рефлексах всё решается. То, что не бросились в рукопашную, говорит в мою пользу.
— Последний раз спрашиваю, кто ты мразь с мерзкой ухмылкой? Фамилия, имя, звание?
Как и предполагал, едва компашка услышала про звание, сразу «правильно включилась» и начала униженно просить «герра офицера» отпустить Анриса, он хороший парень, но иногда заносит. Он больше так не будет, а сам из Митавы, отец почтенный коммерсант, отправил сына учиться в Рижский политехнический. Даже адрес проживания в Риге выложили. Вот что бывает, когда семеро приятелей за тебя говорят, а сам стоишь на носочках и молишь силы высшие, чтоб ухо не оторвал злой пруссак, как будто щипцами сжав орган слуха…
— Сопляки, вас бы в мою роту, за неделю стали б мужчинами. А так, с вашим сраным Улманисом сдохнете под большевиками.
Резко отпустил несчастного Арниса, тот рухнул — ноги не держат, ясен пень, такой напряг, «разрядился» организм и психо и физически, минимум с час будет как батарейка использованная. А то и до утра. Про Ирину допрос не стал вести, лишнее. И так понятно, от женщины, которой явно заинтересовался страшный немец, лучше держаться подальше.
— Внимательно посмотрите на меня, юноши, запомните и не путайтесь под ногами, если судьба вдруг сведёт случайно на узких улочках Риги. Когда акулы заняты важными делами, килька не высовывается. Если не хочет превратиться в консервы, в шпроты рижские…
Славно — пока окаянствовал и суперменствовал, дождь прекратился, даже солнышко хоть краешком, хоть на пару-тройку минут, но выглядывает сквозь разрывы в облаках. Но прогулка с построением планов по честному, без гипнотического воздействия, овладения Ириной Владимировной, прервалась встречей с Юрием Борисовичем.
— Добрый день, рад вас видеть, Павел.
— День добрый, Юрий, день добрый, Экий вы красавчик, нос то как разбарабанило! А вы храбрец, не стесняетесь с побоями на люди выйти. Это пострашнее будет чем против трёх противников стоять. Для юноши, конечно, с годами проходит стеснительность и романтизм выветривается, увы, проза жизни.
— Какой же вы старик, Павел, простите, отчества не знаю.
— Павлович, Павел Павлович Корчагин.
— Корчагин? Павел Корчагин?
— Что-то знакомое?
