– Где «здесь»? – вдруг спросил Федя.

«Лишь сумасшедший будет нести подобную чушь, с такой уверенностью и спокойствием» вдруг пронеслось в голове у Феди, но ему уже было все равно. Он заинтригованно слушал собеседника.

– Это не важно. Все дело в весе. Моя масса слишком велика, материя пространства и времени все время рвется под моим весом, и я оказываюсь в разных местах. Я должен помнить, как долго я здесь, у меня все меньше шансов на спасение. Только ты можешь мне помочь. Но ты не хочешь. – незнакомец с отчаянием усмехнулся и выпустил дым изо рта. – Я устал.

И действительно он выглядел усталым. Федя не мог даже догадаться, о чем говорит, как ему показалось, сумасшедший. Но почему-то у него возникло странное чувство удовольствия от мысли, что он хоть как-то мог бы повлиять на кого-то столь сильного и уверенного в себе. Это поднимало ему самооценку.

– Только я могу тебе помочь? О чем ты? – от волнения Федя чуть сдерживал нервный смех, прерывающий его слова, как назойливая муха.

– Ты чувствуешь азарт, говоря со мной. Я это вижу. – с упреком сказал собеседник Барсучкова и, отвернувшись, выпустил дым в сторону дороги. Вновь откинувшись на спинку скамьи, он закинул ногу на ногу и забросил на голень край светлого плаща, что бы тот не лежал на пыльной земле. При этих словах Федя испытал что-то вроде смущения, как будто его уличили в нехорошем деле, и уж врать не было смысла. Но по привычке своей он сказал:

– Не понимаю, о чем речь. – он надеялся лишь, что незнакомец не повернется к нему, потому что Федя сидел красный, как вареный рак.

Но незнакомец повернулся, и Федя, мгновенно встал и пошел прочь. Сердце его колотилось так сильно, что Федя думал, что задохнется. Он быстрым шагом шел куда-то вперед, вообще куда-то не туда. Но это было не важно. Главное, что странный незнакомец не стал его догонять, а Барсучков ни разу не оглянулся.

Глава 4.

Вторая встреча с духом

– Не знаю, что с этим Ильёй Коровкиным делать. – размышлял вслух Владимир Барсучков, сидя вечером на кухне. – Вроде умный парень, а элементарных вещей не понимает.

– Да какое тебе дело до него? Не понимаю. – Федя возмущённо взглянул на отца.

Владимир Семёнович озадаченно отвернул голову к окну.

– Мне он вообще противен. – продолжил Федя. – А ты его прическу видел? Какой же он мерзкий!

Федя стал кривляться, изображая фирменный взгляд Ильи и то, как он поправляет волосы.

Владимир Барсучков взглянул на сына и добродушно засмеялся.

Из открытой форточки доносился стрекот сверчков, заглушая тихо работающее радио на подоконнике.

– Жалко мне его. – Владимир Семёнович просунул руку под очками и, потерев сонные покрасневшие глаза, зевнул. – Я его родителей ещё знал, хорошие люди были. Помню, вместе в поход ходили, у костра сидели, такая душевная теплота.

В воздухе застыла приятная тишина. Ржавые лучи заката растеклись по кухонной стене, обрисовав профиль Владимира Семёновича с торчащими на макушке волосами. Из комнаты слышался шорох: Мария Васильевна разбиралась в шкафу.

– Только мама твоя не любит это вспоминать. Она с ними не очень ладила. – добавил Федин отец, нахмурившись.

Сам Федя был взвинчен и думал вообще о другом. Все его мысли были заняты утренним происшествием в парке. Его уязвленное сознание словно пылало в лихорадке. Ему хотелось отмщения или какой-то компенсации от незнакомца. «Да что я о нем думаю?» тут же пресекал себя Федя «Плевать! Мы даже не знакомы. Это был сумасшедший и все тут!» он успокаивал сам себя, и тут же возвращался снова к этим мыслям. Голос Владимира Семеновича, звучавший на заднем плане, повествовал сыну он прекрасных моментах молодости. Федя же сидел хмурый и отстраненный, как школьник, получивший двойку, и грыз ногти.

– Рома сказал, что тебе стало плохо?

Изменившийся в интонации голос отца вернул Федю в реальность.

– Да нет, там просто душно было, вот я и вышел. – засмеялся Федя поддельным смехом, рассматривая соринку на столе.

– Я знаю, что ты хочешь соответствовать, и стараешься, я это ценю. Нужно привыкать к таким вещам, если хочешь связать с этим жизнь. – заявил Владимир Семёнович.

– Сегодня в морге я встретил какого-то странного врача. Или это не врач был вовсе. Не знаю. – взволнованно заговорил Федя.

Владимир Семёнович, успевший о чем-то задуматься, непонимающе нахмурился:

– Я ничего не понял, что?

– Да не, ничего. Мне показалось. – махнул рукой Федя.

– Будь серьёзнее.

Владимир Семёнович задумчиво почёсывал свой, ещё с утра гладковыбритый подбородок, на котором уже появились чёрные волоски. Хоть Федя и был высокий, и выглядел старше своих лет, на лице его пока ничего не росло. Он завидовал отцу и брату, обещая себе отрастить бороду обязательно, как только наступит возможность, но потом передумал.

Про странные боли в груди Федя не стал рассказывать, а то отец назначил бы ему кучу анализов и ненужных процедур. К тому же, больше с Федей Барсучковым ничего странного не происходило до самого сентября. Мысли о незнакомце и обида на него долго не оставляли Федю. Он стал странным и задумчивым, но постепенно волнение от встречи забылось, как зажившая рана.

Пришла осень, Федя снова стал учиться. Рутина обыденной жизни не давала шансов для странностей и мистики, в которую Федя уже начал было верить. Как все предыдущие годы он засыпал на уроках, получал двойки, ходил гулять после школы. Но не всегда. По вторникам средам и четвергам после уроков Федя ходил в больницу к отцу, где, в основном в стационаре, помогал медперсоналу и привыкал к атмосфере своей будущей профессии. Владимир Семёнович считал, что Федя сначала должен научиться делать всю черную работу, лишь после этого он сможет стать хорошим врачом. «Я сам так начинал» часто рассказывал Владимир Семенович «в наше время конкуренция на рабочее место была огромной». Разговоры о начинаниях отца уже так замозолили слух Феди, что он выслушивал его с тошнотой.

Федя отлынивал от обязанностей как мог, шатался по коридорам, курил на пожарной лестнице, в общем, ждал, когда время пройдет. И даже, когда ему становилось местами интересно, он все равно считал своим долгом отлынивать. От скуки он перезнакомился со всеми больными, разговаривал со стариками, к которым никто не приходил, забавлял их анекдотами, и даже играл с ними в карты, чтобы скоротать время до вечера, пока не кончится рабочая смена отца. Однажды, расхаживая по коридору, Федя решил заглянуть в палату к знакомой старушке. Ещё с порога он заметил, что женщина лежит неподвижно. В палате, кроме неё никого не оказалось.

– Катерина Петровна! – тихо позвал её Федя. Кстати сказать, у Барсучкова была отличная память на имена, так что ему не только часто удавалось сойти за умного, но и за вежливого внимательного человека.

– Катерина Петровна! – продублировал Федя и медленно направился к кровати больной. Женщина не открыла глаз и не пошевелилась. Голову Феди пронзила страшная мысль, и он замер в испуге, пытаясь увидеть хоть малейшее движение от дыхания женщины. Грудь ее оставалась неподвижной, бледная рука, с узловатыми пальцами, напоминающая отрубленную куриную лапу, покойно лежала на животе, поверх одеяла. В лучах жёлтого светильника, кожа женщины выглядела восково-серой. Глаза странно ввалились в обтянутые сухой кожей глазницы. Внутри у Феди все заклокотало, он нагнулся и протянул руку, намереваясь прощупать ее пульс, но так и не решился. «Вдруг она умерла?» Федя одернул руку и судорожно сглотнул. Ему совсем не хотелось трогать мертвеца. Он патологически опасался микробов и всего того, что похоже на смерть.

– Она мертва. – заметил вдруг кто-то.

Федя узнал приятный и пугающий голос, и оглянулся. В дверях палаты стоял высокий человек в светлом длинном плаще и перчатках. Это был тот самый незнакомец из парка. Пронзительный взгляд его, как и прежде, излучал спокойствие и уверенность. Голос его прозвучал как звон большого колокола, внутрь которого поместили Федю. Он снова почувствовал, будто его столкнули с обрыва и теперь он падает куда-то, не зная, что его ждет.