– Ладно, я пойду. Хватит уже тут прохлаждаться.

Илья кивнул Феде, а сам достал ещё одну сигарету, и с насаждением закурил – ему вовсе не хотелось идти помогать сослуживцам.

Федя, опустив голову, побрёл в реанимационное отделение. Бетонный пол из разноцветных тусклых кусков складывался в непонятный, повторяющийся через каждые два метра, рисунок. Федя так погрузился в свои мысли, что не заметил, как врезался головой прямо в грудь высоченной женщины, и отпружинился на два шага назад. Приглядевшись, Барсучков понял, что смотрит на кривые женские ноги в туфлях, над которыми нависает белый халат. Федя медленно поднял глаза и встретил мужеподобное лицо медсестры Анны Ивановны. У Феди ёкнуло сердце, но тут же он вспомнил, что сердца у него нет, и выдохнул с облегчением. «Вот те рас! Она стала ещё выше с нашей последней встречи или мне кажется?» подумал он и тут же постыдился грубости своих мыслей. Облокотившись на Барсучкова кучерявым взглядом, квадратная медсестра сообщила, что Владимир Семёнович ждёт Федю у себя в кабинете. Но в этот момент Федя не услышал ее, он увлечённо разглядывал лицо медсестры, пытаясь сообразить, сказал ли он грубое замечание вслух или только подумал его. «А голос-то у неё, как у того певца, который пел про чудесный мир» снова подумал Федя.

– Извините, что? – переспросил он.

– Тебя отец ждёт в своём кабинете. – недовольно повторила медсестра.

Когда Барсучков спросил зачем, женщина не ответила, а лишь демонстративно повела лицом в сторону и ушла. Федя быстро направился к отцу, мучаясь новыми догадками. «Может мама ему рассказала, что я ночью гулять ходил? Да нет, она бы так не поступила» думал про себя Федя, переступая через ноги задремавших людей в коридорах. Подойдя к кабинету отца, Федя в нерешительности остановился, взявшись за ручку двери. Выдохнув, он открыл дверь и вошёл в кабинет. Первым, что бросилось Феде в глаза, был его отец. Он стоял посреди кабинета прямо под лампой и в задумчивости держался за подбородок. Не говоря ни слова, Федя случайно повернул голову влево и увидел висящие на вешалке вещи Ромы.

– А, Рома тоже тут? Я его не видел. – вытаращенными глазами Федя осматривал всё вокруг, со страхом отгоняя подкрадывающееся беспокойство.

Федя снова взглянул на вещи брата, и заметил, что они грязные. Владимир Семёнович был расстроен и чем-то озадачен. Покрасневший лоб его, поблескивал густыми крапинками пота, предвещая серьёзный разговор. Гончими псами затравили и облаяли Федю тревожные тени догадок. Владимир Барсучков жестом указал сыну на стул, а сам отошёл к окну. Федю обдало холодом, руки и ноги его похолодели. Он стал разглядывать отца и заметил, что на нём операционный фартук, и на шее висит маска. Владимир Семёнович не мог забыть переодеться, только не этот человек.

– Что-то случилось? – тревожно спросил Федя тонким голосом, чувствуя, как в носу его защекотало от приближающихся слез.

Владимир Семёнович оглянулся на сына, потом посмотрел на стул, на который он не стал садиться и отвернулся.

– Рома в реанимации. Он был в поезде. – сбивчиво вывалил Владимир Семёнович, стоя спиной к Феде. – Из-за сильного удара произошло кровоизлияние в лобную долю. Апоплектическая кома.

Федя пожалел, что не сел на стул, потому что ноги его подкосились и он, ухватился руками за стол. На столе у Владимира Семёновича лежал синий шарф. Федин взгляд прилип к этому шарфу и больше не хотел отлепляться, даже когда голова повернулась в другую сторону, глаза оставались на месте, и всё смотрели на этот шарф. И он казался необычайно чётким и заключающем в себе вселенский смысл. В пустой голове Феди сначала еле слышно, но потом всё громче и громче зазвучала мелодия Армстронга про прекрасный мир, которую напевала улыбающаяся мужеподобная Анна Ивановна.

– Что?.. – переспросил Федя, словно не расслышал, но слезы уже стояли в его глазах, размазывая картину мира.

Дрожащей рукой Федя нащупал стул и сел на него, не глядя. Владимир Семёнович повернулся к сыну. Оба молчали. Федя, ножом взгляда полосовал старый бежевый линолеум, равнодушно гниющий в жёлтых пятнах лампы, а в голове его всё ещё звучала мелодия. Федя вытолкал из глубины своей иссушенной глотки, нерешительный комок вопросов:

– И что теперь? Какие прогнозы? Ты только что оттуда?

– Да. – прохрипел Владимир Семёнович, тоже погруженный в тревожные мысли. – Вероятность летального исхода в его состоянии – 90%.

Хладнокровность отца поразила Федю. Словно вор выскочила она из-за угла в тёмном переулке совести, угрожая расправой. «Почему он говорит о Роме, как о чужом?» возмущённо подумал Федя.

– Вероятность? Почему ты так говоришь? Скажи нормально, он выживет или нет?! – закричал Федя.

Владимир Семенович сурово, но растерянно взглянул на сына, пытаясь понять, что он сказал не так:

– Не знаю! Я сделал все, что мог. Теперь, дело за ним.

– Я могу его увидеть? – грубо спросил Барсуков, вскочив со стула в готовности бежать к брату.

Владимир Семёнович хотел было что-то сказать, но слова застряли в его горле, и он просто кивнул головой. Федя, как ураган выскочил в дверь, уронив стул, на котором сидел. Владимир Барсучков в задумчивости потёр шершавый небритый подбородок и выкинул взгляд в окно. Федя ошибочно подумал, что отец остался равнодушным. Владимир Семёнович изо всех сил старался держать себя в руках, а в голове его, тем временем, грызлись между собой разношёрстные мысли, одна страшнее другой.

Федя, спотыкаясь и распихивая в стороны встречающихся на пути людей, бежал по коридору. От волнения он на секунду забыл где находится реанимация и заблудился в уже опустевшем коридоре. Желтый тусклый свет лился с потолка на старые стены и пол, вызывая у Феди чувство тошноты и безнадежности. Собравшись с мыслями, Федя всё же нашёл правильное направление и снова побежал. У входа в реанимацию его за руку поймала крупная медсестра. Федя с яростью глянул на нее и заметил лишь неуместно-красную помаду и всклокоченный улей волос, через который просвечивала лампа.

– Тише, тише! – шикнула она, отбросив с блестящих глаз покрывало голубых век, из которых палками торчали ресницы. – Успокойся. Здесь нельзя так бегать. – нравоучительно и неторопливо высказалась она.

– Пустите. Мне нужно к брату. Я Барсучков. Мне Рома Барсучков нужен! – неуклюжим взглядом Федя истыкал мясистые телеса широкоплечей докторши, чуть не плача от злости и отчаяния.

Красной клешнёй руки она вцепилась ему в плечо и говорила, как актриса, с наигранной заботой о сохранении порядка.

– Я знаю, кто ты. – прохлопала она губами-помидоринами. – Здесь больница, а не эстафета.

«Вот дура!» думал Федя и пытался заглянуть её за плечо. Через щель между её спиной и подмышкой Барсучков увидел брата и заметался, как тряпка не ветру, пытаясь освободиться. Но женщина была на удивление сильна. Вдруг за спиной Феди показался заведующий хирургическим отделением и кивнул головой медсестре. Крупная женщина недовольно вздохнула, отодвинулась от входа и пропустила Федю. Тот мигом подлетел к брату и, вцепившись в холодные железные перила кровати, стал его рассматривать. Владимир Семёнович тихо подошёл и остановился рядом. Рома лежал с капельницей и трубкой во рту, прилепленной к его щеке пластырем. Жёлто-синим пятном своего тела, юноша подчёркивал красоту белоснежных больничных простыней. Голова Ромы была перевязана бинтом, левая рука замотана в гипс. Вокруг него нагроможденно стояли аппараты. Федя, немного разбирающийся в этих штуках, беглым взглядом окинул пищащие экраны, но от волнения всё равно ничего не понял. Он впервые видел брата таким беспомощным и жалким. На первый взгляд ему даже показалось, что это не Рома, что отец все напутал, как бы ни глупа была эта мысль. Федя не мог узнать брата, и только по маленькому шраму на переносице и маленькой родинке на щеке, согласился признать его.

– Он даже не дышит сам? Всё так серьёзно? – сказал Федя отвоёванным у страха голосом.

– Он в коме.

– А болевая терапия?! Кома? Так быстро?