– Стояли теплые дни… – попробовал я перебить, но Лазутин прервал меня жестом.
– Вы не могли слышать треск льда и журчание воды. Это экстраполяция страхов вашего мозга, помноженная на ощущение беспомощности от невозможности пошевелиться. Позднее вас вытащили с поверхности водохранилища, что говорит о том, что лед был прочным. Вернитесь, пожалуйста, в тот день. Я хочу, чтобы вы снова представили себе, что не можете двинуть рукой или ногой. Представьте, что вы сейчас, на этом стуле, парализованы и не можете пошевелиться. Не можете не то что встать, не можете почесаться, не можете наклонить голову… хорошо, что дышать по крайней мере можете. Хотя нет, представьте, что вы и дышать не можете. Как будто организм забыл, как нужно напрягать диафрагму и качать воздух через легкие. Сейчас они лихорадочно собирают последние оставшиеся молекулы кислорода, а вы не можете выдохнуть губительный углекислый газ. Ваше угасающее сознание отчаянно протестует, руки хотят разорвать пуговицы на рубашке, чтобы стало легче дышать… но руки отказываются подчиняться.
Первое, что я сделал – пошевелил пальцами рук и ног и убедился, что они, конечно же, меня слушаются. Последнее, что я хотел – вспомнить те краткие мгновения своего временного паралича, не то, что ощущать это снова.
– Вам стало тревожнее?
О да, определенно. Я кивнул.
– Это очень хорошо. А теперь постарайтесь принять ваше состояние. Смиритесь с невозможностью его изменить. Просто примите, что есть вещи, которые нельзя изменить, потому что они от вас не зависят.
Какой же громкий звук воды. Я был готов поклясться, что он доносится не из колонок магнитофона, а из-за двери за моей спиной, как бы абсурдно это не звучало. Голос Лазутина стал звучать монотонно и безэмоционально, как будто записан на пленку бездушным компьютером.
– Нельзя побороть тревогу, избегая ее причин. Чтобы победить клаустрофобию, нужно кататься на лифте. Чтобы победить страх темноты, нужно спать с выключенным светом. Вы боитесь, что не можете ничего изменить из-за бессилия, что ваш мозг окончательно откажет и вы останетесь неспособны к самостоятельной мыслительной деятельности. Что вы не сможете сопротивляться гибельным обстоятельствам в решающий момент. Не пытайтесь бежать от этого ощущения. Его нужно пропустить через себя, Максим.
Я нерешительно кивнул.
– А теперь давайте представим, что за дверью вас ожидает травмирующий опыт повторения ощущения бессилия при приближении опасности. Разумеется, это не так. Просто давайте представим, раз уж наступил конец нашего сеанса.
– Как конец сеанса? Подождите. А разве вы не должны задавать мне разные вопросы? Про эдипов комплекс? Мать воспитывает меня в одиночку, отец бросил. А еще после той травмы мне иногда снятся очень странные вещи, кстати. Разве вы не должны все это спрашивать?
При мысли о необходимости выйти, меня начало потряхивать.
– Да, после просмотра современных фильмов, многие представляют работу психиатра именно в таком ключе. Но в жизни все иначе. Это наша с вами первая встреча, мы только познакомились, и я думаю, для начала нам обоим стоит подумать о дальнейших шагах.
– Что за травмирующий опыт ожидает меня за дверью?
– Никакого такого опыта вас не ожидает, вы не поняли. Максим, предположим, – он сделал ударение на слове «предположим», – за дверью скрывается нечто очень страшное для вас. Вот прямо за ней бушует бурный поток воды, который унесет вас за собой, увлечет ко дну. Поток настолько сильный, что вы не можете подняться к поверхности и вдохнуть, как бы хорошо вы ни плавали. Это просто невозможно, потому что вода, протекающая меж камней, через уступы и пороги, играет вами, как опавшим листком.
– Я тогда скажу, что будет большой глупостью идти туда.
– Но вы же знаете, что на самом деле там просто выход.
– Тогда смысл представлять себе другое?
– Это вопрос вашей готовности бороться или принять. Первый шаг к выздоровлению – это сделать выбор навстречу опасности. Тем более, что опасности нет.
– Значит, я могу идти?
– Вы должны идти. И да, на сегодня вы свободны…
Он задумался и сказал как будто про себя:
– Это не то, что нужно. Я знаю, есть что-то еще.
Я встал и медленно направился к выходу. Шум реки перестал быть размеренно-журчащим, как раньше. Теперь я слышал беспорядочный и неравномерный грохот и гул. И он точно шел из-за входной двери, магнитофон был совершенно ни при чем. Тревога сменилась паникой.
Шаг за шагом я повторял себе, что опасности нет, что глупо будет не пойти туда и все время думал о том, как глупо будет туда пойти.
Я остановился рядом с холодильником, который стоял у стены.
– А что в холодильнике? – спросил я.
Лазутин вздрогнул.
– Не понял.
– Ну, в этом, в белом, – я показал пальцем.
– Ах, в этом. Это не холодильник, это просто ящик, в нем лежат личные вещи, не имеющие отношения к пациентам, и которые вас не касаются…
Я рывком распахнул крышку.
В ящике лежали различные предметы – из тех повседневных мелочей, которые человек носит с собой – кошельки, часы, держатели для галстуков и прочее в таком роде. Предметы были свалены в беспорядке, как бесполезный хлам.
На самом верху лежали старые советские часы с бордовым циферблатом и очки в черной оправе.
От изучения содержимого ящика меня отвлек грохот со стороны врача. Лазутин резко вскочил со своего места, отбросив в сторону мешающий ему стол и ринулся в мою сторону. Я даже не успел понять, как на это реагировать и словно в ступоре разглядывал надвигающегося на меня психиатра. Его лицо не выражало ровном счетом ни одной эмоции, глаза были пустыми и смотрели сквозь меня. Так смотрят перед собой люди, проходящие мимо тебя на оживленном перекрестке. Его движения были при этом какими-то деревянными, резкими. Он шел на меня очень быстро, однако походка была не пластична, руки и ноги едва сгибались в суставах. Со стороны он был похож одновременно на заводную куклу и обезумевшего пингвина, и мог даже показаться забавным, но мне было скорее страшно, чем смешно.
Лазутин очень быстро преодолел расстояние до меня, но внезапно что-то резко дернуло его назад, он перестал двигаться и просто по инерции полетел вперед, с грохотом упав к моим ногам, а к окну отскочила какая-то черная веревка. По всей видимости, она была привязана к его спине, длины не хватило, и она дернула его назад, после чего оторвалась.
Я отпустил крышку ящика, и она с грохотом упала. Казалось, что Лазутин сейчас подскочит и схватит меня, и что-нибудь со мной сделает (и мне было страшно, потому что я не знал, что именно он собирался со мной сделать).
На его спине, в рубашке было вырезано отверстие, через которое виднелась странная электрическая розетка, имевшая между обычными контактами отверстие для подключения телефонного кабеля или подобного ему. Отскочившая веревка оказалась не веревкой, а электрическим кабелем, конец которого тянулся к окну. Я выглянул из окна и увидел, что кабель выходит из подвала здания поликлиники.
Я быстрым шагом подошел к двери, но просто не смог заставить себя открыть ее, пусть за ней и стояла теперь полная тишина.
Я вернулся к окну, крепко привязал кабель к батарее отопления и распахнул створки. Вот как я выйду! Держась за кабель и упираясь ногами в шершавую стену поликлиники, я стал спускаться вниз. К счастью, окно располагалось невысоко, и я быстро оказался на земле.
Подвал, в который уходил конец кабеля, был наполнен слабым голубоватым свечением. Пол подвала был залит мутной и затхлой водой, примерно до щиколоток.
Без лишних раздумий я спустился вниз. Моя уверенность в себе была удивительна прежде всего для меня самого. С момента, когда Лазутин «выключился», приступ паники пропал как по щелчку. Не осталось следа даже беспокойства.
Мне было чертовски, невозможно любопытно, что происходит.
Несмотря на большое количество воды, в подвале находилось странное электрическое оборудование. Само помещение было довольно просторным. Опутанные кабелями огромные шкафы с мерцающими лампочками стояли прямо в воде. Их силуэты в полутьме напоминали какое-то подобие технического воплощения стоунхенджа. Посреди подвала находилось рабочее место оператора системы видеонаблюдения – перед аккуратным офисным стулом на стене были закреплены десятка три мониторов. Голубое свечение исходило от них.
