У самой-то Ирки результат активной жизнедеятельности был заметно скромнее.

– Как там с кражей телефона? – не без ехидства спросила я.

– Пока почту только взломала. У Валеры этого сейчас амур с одной жужей. Я ее на фейсбуке нашла. В кудряшках блондинка.

Жужами мы с Иркой обычно называли восторженных, слегка приторных, пустых блондинок. Возможно, в этом момент нам изменяла женская солидарность, а может быть, и самокритичность. Мы-то считали, что мы не такие. А вдумчивые, глубокие и одухотворенные.

Ира повернула ко мне монитор. Да, блондинка вполне блондинистая. Можно даже сказать: чистой воды блондинка. У Наташи взгляд гораздо осмысленнее.

– Интересно, любовь или очередной развод? В смысле развод кроликов?

– Судя по тому, что жужа постит все время путешествия и еду – не бедная.

– Наташе только не говори, – спохватилась я.

– Почему? Пусть злее будет.

– Не говори. Пусть сама как-то узнает.

– Узнает обязательно. А нас рядом не будет. Так-то мы ее поддержать можем, настропалить на борьбу. Борьба, знаешь ли, отвлекает от раздрызганных чувств.

Я колебалась: сознаваться ли Осокиной, что Василий предлагает поговорить с Валерой по-мужски. Не сказала. Побоялась, что Ирка ухватится за эту идею и ее придется воплощать. Ирке-то Василия не жалко, подставит еще мужика. Но Ира словно прочла мои мысли:

– А пусть Василий с Коростылевым поговорит. Прижучит как следует быть.

– Нет, Ир, как выяснилось у Коростылева защитников много. Ему есть чем ответить на силовые методы. И потом, не хочу толкать Василия на скользкую дорожку. Ему и так досталось уже.

– Он тебе дорог, – саркастически кивнула Ирка.

– Да! – сказала я с вызовом. – Дорог!

– Помнится ты и с Антоном так же носилась. Ду-ше-чка, – по слогам выговорила Ирка.

– Зачем напоминаешь?

– Да потому что ты на те же грабли наступаешь! Юзать их надо, мужиков, юзать! Тогда потом не так обидно будет.

– Хватит!

– Что «хватит»? – передразнила Осокина. – Если бы ты меня слушала…

Мне не хотелось пускаться в мировоззренческие дискуссии, тем более с Иркой. Она все равно меня переспорит. Ее жизненная концепция тверда, конкретна, постоянна и непоколебима. А моя – расплывчата и зиждется на сиюминутных ощущениях.

– Кстати, твой Антон со своей новой кралей к нам приходил, – сказала Ирка и отвела глаза.

Я молчала. Антон и Ирин муж Кика, Кирилл Осокин – друзья детства. Кика, кстати, и мой друг детства, как и Антон. Не то чтобы я считала, что если мы с Антоном расстались – Кика и Ирка тоже должны перестать с Антоном общаться. Но мне было неприятно. Наверное потому, что расстались мы с Антоном не по-хорошему. И Кика с Ириной это прекрасно знали. И все же принимали Антона с новой женой. С другой стороны, Ира – совсем не первая жена Кики. И я дружила со всеми его женами. Возможно, им тоже было не очень-то приятно, что я с каждой женой дружу. Я молчала. Мне нечего было сказать.

– Тебе не интересно, что там за Лена? – Ирка все еще не поднимала на меня глаз.

Все же ей тоже было неловко. Ну, хоть так.

– Я видела эту Лену, как облупленную, – сказала я, – ты фото не помнишь? Лично мне с ней все ясно.

– Ты знаешь, ты – лучше, – безрадостно констатировала Ира.

Я не была уверена, что Ирка искренне это говорит. Вполне вероятно, что просто хочет мне потрафить. Что, конечно, на Ирку совсем не похоже. Но в сложившейся ситуации она вполне могла не хотеть обострения отношений со мной.

– В конце концов, жизнь продолжается, – мне не хотелось, чтобы Ира чувствовала мою обиду.

– Нет, ну, правда. Ты в курсе, что она котиков породистых разводит? Плодит их. На продажу. У нее сейчас восемнадцать котиков вместе с элитными котятами. У них, то есть. Живут в большом загородном доме.

– Вместе с котиками? – усмехнулась я.

– Это обалдеть! Ты только представь! Двадцать восемь котиков!

– Ты говорила восемнадцать.

– Это уже не имеет ровно никакого значения – восемнадцать или двадцать восемь. Если учесть, что из мочи котов выделяют фермент и используют в самых дорогих французских духах – для стойкости. Запах годами держится.

– Котики очень чистоплотные. От Оди, например, не пахнет.

– Среди восемнадцати котиков обязательно найдется хоть один гаденыш, который мимо горшка писает. К тому же они не кастрированные – их же плодят. Их много, а территорию метить надо – самоутверждаться.

– Ир, веришь? Я этого Антону не желала.

– Конечно, верю. У тебя на такую месть фантазии не хватило бы!

Я улыбнулась. Осокина воодушевилась. Ей удалось растопить мое сердце, загладить двусмысленность. И она решила закрепить успех:

– И говорит: «Я ж теперь живу в элитном поселке в коттедже». Это Антон говорит. Нам с Кикой. Ну, ты представь только. Этот мальчик из хорошей интеллигентной семьи – и вдруг: «Я ж теперь живу в элитном поселке в коттедже». Как будто он на конюшне родился и выбился, наконец, в люди.

Мне стало грустно. Очень грустно. Очень-очень. Все же я с Антоном прожила десять лет как с мужем. А знакомы мы и того больше. А теперь это – чужой муж. И живет с двадцатью восьмью племенными котиками, ну, хорошо, пусть с восемнадцатью…

– Чего ты? – встрепенулась Ира.

– Мне его жалко, – сказала я честно.

– А мне – нет, – отрезала Ира, – и еще все время говорит, как он счастлив. «Я, говорит, мечтал об этом всю жизнь!» Тьфу! Противно. Розовые сопли. Счастлив он!

– То есть он жил со мной, а мечтал вот об этом? Венчаться в клетчатом пиджаке?

– Ну, ты не расстраивайся.

– Куда уж мне. Как странно, что Антон прожил со мной столько лет. Представляю, как мучился.

– Если бы у тебя не завелся Василий – до сих пор мучился бы. Ха-ха. Мучился он. Зато сейчас – по заслугам получил.

– Ладно, я Антону зла не желаю. Пусть с ним. Грустно, когда разрушается жизнь. Даже если потом другая жизнь складывается хорошо – все равно грустно. Но давай о Наташке. С квантовым структурным преобразователем Коростылева уже можно начать прижимать, – вернула я разговор в деловое русло.

Ире явно хотелось еще пообсасывать подробности нынешней жизни моего бывшего мужа. Но она внимательно посмотрела на меня и тоже перешла на деловую волну.

– А что прижимать? Если даже суд – суд! – признал: все законно. Да Валера этот рассмеется нам в лицо! Он – прогрессивный хозяйственник, а мы – замшелые кляузницы. Нет, надо дальше копать. Вытащить на белый свет что-нибудь актуальное. Наверняка Коростылев и сейчас что-то мутит. Не может не мутить. Он нигде не служит. Дрыхнет до полудня, потом фитнес центр, потом ресторан с жужей. А на какие шиши, спрашивается? Значит, есть у него какой-то доход скрытый, как пить есть. На Наташкины деньги, небось, и организовавшийся доход.

– А по поводу Антона, – ни с того ни с сего сказала я, – ты не права. Когда-то он был вполне приличным человеком.

– Ха-ха! – мрачно сыронизировала Ира.

– И потом дело не в Антоне. А во мне. Это я не хочу видеть в каждом предателя. Заранее причем.

– Ну да, ну да, типа ты – светлая душа, а я исчадье. Только почему-то так получается, что права всегда я. А ты со своей светлостью все время в дурочках.

Я задохнулась от возмущения. Чего это я в дурочках? Ну да, неприятно сейчас вспоминать об Антоне. О двадцати годах жизни с ним. Да, я Антона всегда защищала. Но как могло быть иначе? Как бы я с ним жила, если бы не считала его благородным человеком?

Иркина прозорливость, конечно, имеет место, и если ей следовать – Иркиной концепции – ты вряд ли неожиданно попадешь впросак. Просто потому, что ты все время будешь в нем. Будешь во всех видеть одни недостатки. Бр-р. Быть каждую секунду начеку – очень расшатывает нервы. В этом нет конструктива. На мой распахнутый характер – так вообще непонятно, как существовать в вечном подозрении и настороженности. Нет, моя нервная система этого не выдержит. Таких, как я, не берут не только в космонавты (у меня вестибулярный аппарат очень слабый, укачивает постоянно в транспорте), но и в разведчики не берут…