Блейк и сам читал многие из них — латинскую версию кошмарного «Некрономикона», и зловещую «Liber Ivonis», и одиозные «Cuites des goules» графа д'Эрлетта, и «Unaussprechlichen Kulten» фон Юнцта, и дьявольские «De Vermis Mysteriis» старика Людвига Принна. ...Пнакотикские рукописи, «Книга Дзяна», а также полуистлевший том, чьи страницы были заполнены совершенно непонятными иероглифами, хотя иные из символов и диаграмм, к ужасу своему, мог бы узнать любой изучающий оккультные науки (HD 792; СТ 186).
Он также делает «Некрономикон» более реальным, отсылая к существующим переводам: «Переведенный на латынь Олаусом Вормием и напечатанный в семнадцатом веке в Испании». Таким образом, утверждается не просто существование книги — показывается, что она оказала влияние на самых разных исторических акторов. Тем самым читателя убеждают в ее реальности. И она становится еще реальнее благодаря многочисленным ссылкам Лавкрафта и его круга друзей-писателей: «Некрономикон» снова и снова появляется в его рассказах в качестве исторического и интеллектуального якоря, В нем содержатся описания Древних и инструкции для их вызова, собранные безумным арабом из Йемена, который поклонялся богохульным божествам, исследовал арабские подземные города и умер в Дамаске в начале VIII века при более чем загадочных обстоятельствах.
32. Гротескная поездка в Гарвард
«К тому времени Армитедж уже был наслышан о гротескной поездке Уилбера в Кембридж и о его отчаянных попытках получить оригинал или хотя бы копию недостающих у него страниц „Некрономикона“ в библиотеке Виденера» (DH 387; УД 117 — пер. изм.).
Пробыв целые семнадцать страниц в роли центрального персонажа этого рассказа, чудовищный Уилбер принимает угрожающие размеры по мере продвижения к развязке. Это вымышленный персонаж, пытающийся отыскать вымышленную книгу в вымышленном Мискатоникском университете, и его странность порабощает вымышленный городок Данвич. Но теперь Уилбер обретает реальность, перемещаясь в координаты нашего повседневного мира, как если бы кости толкиеновских эльфов и хоббитов однажды обнаружились в гробнице под Стоунхенджем, Не получив «Некрономикон» в библиотеке Мискатоникского университета, Уилбер отвечает: «Пойду попытаю счастья в Гарварде — может быть, там сидят не такие буквоеды, как здесь» (DH 386; УД 115). Молодой Уилбер явно привлек бы к себе внимание, объявившись в Кембридже, Массачусетс, «в грязной потрепанной одежде, невообразимо огромного роста — почти восьми футов, — с дешевым чемоданом в руке, купленным незадолго до того в магазине Осборна, и с тёмным козлоподобным ликом горгульи» (DH 384; УД 111).
Теперь давайте уберем слово «гротескный» из пассажа выще (как предпочел бы Эдмунд Уилсон) и посмотрим, что получится: «К тому времени Армитедж уже был наслышан о поездке Уилбера в Кембридж и о его отчаянных попытках получить оригинал или хотя бы копию недостающих у него страниц „Некрономикона“ в библиотеке Виденера». Хотя на первый взгляд получилось неплохо, стоит лишь представить кретина в восемь футов ростом, как ни в чем не бывало разгуливающего по кампусу Гарварда, и сразу появляется что-то макулатурное. Кажется маловероятным, что такой визит мог бы обойтись без ярко выраженной негативной реакции местного населения. Добавив слово «гротескный», рассказчик покорно преклоняет голову перед нашим недоверием, как бы говоря: «Да, я понимаю, как абсурдно это звучит, но Уилбер действительно выполнил свою угрозу поехать в Гарвард». Об Армитедже мы знаем только, что он «был наслышан» о поездке Уилбера в Кембридж, — комично сокращенная версия того, что, скорее всего, выглядело как множество длинных и пугающих слухов об этом визите. Все, что мы узнаем об инциденте в Гарварде, библиотекарей коего Армитедж предупредил заранее, — это то, что «Уилбер пребывал в состоянии страшного нервного напряжения: он во что бы то ни стало старался заполучить эту книгу, но при этом явно торопился назад, домой, словно опасаясь какой-то беды от своего долгого отсутствия» (DH 387-388; УД 117).
Мы уже видели, что смешение вымышленного и реального — стандартная лавкрафтовская техника, добавляющая веса и достоверности его повествованиям. Поселенцы, жившие поблизости от места оргий культа Ктулху, называются потомками людей Лафитта. Рассказчики в «Цвете иного мира» и «Мгле над Инсмутом» возвращаются в Бостон после своих приключений в вымышленных городах, а последний даже возвращается к учебе в более чем реальном Оберлинском колледже. В «Случае Чарльза Декстера Варда» Джозеф Карвен хранит свою копию «запрещенного „Некрономикона“» среди реальных книг, таких как «Гермес Трисмегист в издании Менара» и работы Альберта Великого, Раймонда Луллия, Роджера Бэкона, а также труды «средневековых еврейских и арабских ученых и каббалистов» (CW 225; СВ 27-28).
33. Банально и не совсем точно
«Было бы банальным и не совсем точным утверждать, что никакое человеческое перо неспособно описать его, однако сказать, что его не смог бы ясно вообразить тот, чьи представления слишком тесно связаны с привычными на Земле формами жизни и с тремя известными нам измерениями, было бы совершенно справедливо» (DH 389; ДУ 183 — пер. изм.).
Это один из величайших и важнейших пассажей Лавкрафта. Поскольку мы уже анализировали его в первой части книги, здесь мы можем лишь кратко пробежаться по нему. В этом пассаже описывается мертвое тело Уилбера после того, как его убивает одна из сторожевых собак, которые всегда его ненавидели. Более не скрытое одеждой, его тело оказывается омерзительным в своей странности. Полностью испортить этот пассаж можно было бы, целиком заменив его на краткое «никакое человеческое перо неспособно описать его». Это было бы не только плоским литературным клише, но и не давало бы нам никакого указания или аллюзии на то, каким именно образом труп сопротивляется описанию. Напротив, Лавкрафт отстраняется от клише, называя его шаблонным и не вполне добросовестным, при этом балансируя на грани полной неописуемости. Завершающая часть пассажа восхитительно абсурдна: «...Его не смог бы ясно вообразить тот, чьи представления слишком тесно связаны с привычными на Земле формами жизни и с тремя известными нам измерениями, было бы совершенно справедливо». О, если бы только мои представления не были столь тесно привязаны к обычным формам жизни на Земле и к известным нам трем измерениям!
Следуя за этой «вертикальной» аллюзией к неописуемым «общим впечатлениям» от тела, Лавкрафт обращается ко второй, горизонтальной технике кубистско-гуссерлианского толка, умножая абсурдное множество конкретных черт, которые почти невозможно объединить в одну сущность: «Спина была разукрашена черно-желтыми узорчатыми разводами и смутно напоминала чешуйчатую кожу некоторых змей. <...> ...Откуда-то из брюшины произрастало десятка два причудливо изогнутых зеленовато-серых щупальцев с красными присосками. Их расположение было в высшей степени странным и наводило на мысль о симметрии неведомых космических миров, лежащих далеко за пределами Солнечной системы. <...> ...Заканчивались они [ноги] мощными ребристыми утолщениями, в равной степени не похожими ни на лапы с когтями, ни на копыта. При дыхании существа окраска его хвоста и щупальцев ритмично меняла цвета; эта способность была, по-видимому, унаследована им от далеких неземных предков, для коих это было обычным явлением» (DH 389-390; ДУ 119-120 — пер. изм.). Это нагромождение образов не то чтобы находится совсем за гранью визуализируемого, но оно перегружает воображение читателя, и даже умелому художнику пришлось бы потрудиться, чтобы изобразить такое тело хотя бы с минимальной степенью достоверности.
34. Что-то вроде дневника
«Помещенная в огромном гроссбухе и состоявшая из странных и с трудом различимых символов рукопись была, судя по обилию пробелов и разнообразию чернил и почерков, чем-то вроде дневника; она поставила в тупик...» (DH 391-392; УД 122).
