Ну, вот. Из-за длинных косичек я вышла из душа позже всех из своего отряда. Они уже побежали в корпус, а я безуспешно пыталась собрать в пучок спутанную гриву из мокрых волос.

В предбаннике, кроме меня, была ещё только одна девочка из другого отряда. Она стояла прислонившись к стене, закутанная в простыню. Девчонку по всем правилам военной тактики «взяли в клещи» три тётки: воспиталка, медсестра и кастелянша (так называют тех, кто раздаёт одежду). И все по очереди пытались всунуть ей в руки розовую пижаму.

Такие отвратительные пижамы носили девчонки в младших отрядах. Из-за этого их дразнили «Наф-Нуфами».

Девчонка в простыне была приблизительно моего возраста, и мне стало очень интересно узнать, чем же всё закончится. Я на её месте точно бы не оделась в эту поросячью форму.

––Лена Доренко, тебе нельзя охлаждаться. Простудишься, попадёшь в карантин! – наступала медсестра.

––Я -Люба.

––Хорошо! Люба!!! Только почему тогда во всех документах написано, что ты Лена?!!

––Люба!!!!!!!!!!

––Ладно-ладно! Люба! В анамнезе у тебя сложное невралгическое заболевание! Тебе категорически нельзя простужаться!

––Я во-от ЭТО не надену!!!

––Так и будешь ходит в простыне?!!

––Так и буду!!!

Тут воспитательница заметила меня, закричала дурным голосом «и ты ещё здесь!» и едва ли не вытолкнула меня за дверь.

Во второй раз я увидала эту Лену-Любу после обеда. Она, прихрамывая, шла за своим поросячьим отрядом. На ней был довольно унылый коричневый лыжный костюм, но из верхнего кармана кокетливо торчал уголок яркого клетчатого носового платка, а воротник сзади был элегантно приподнят.

Любка держала фасон.

Волчьи ягоды, фиолетовые языки и «швыдка Настя!»

Моё поколение – это мальчики и девочки, рождённые в войну или за год-два до неё. Среди них было много больных детей, по настоящему испытавших в войну голод и холод. В каникулы их лечили в санаториях и лагерях санаторного типа, таких как наш. Но далеко не всем удавалось в них попасть. Теперь я понимаю, что тем, кто побывал в Евпатории, здорово повезло. Но тогда нам казалось, что врачи просто из вредности не оставляют ребятам времени для «нормальной жизни».

Целый день медсестры металась от корпуса к корпусу, собирая детей «на грязи, ванны, УВЧ» и прочие инквизиторские забавы докторов. Даже купание в море! Даже оно проводилось по часам и считалось лечебной процедурой!

Был ещё «мёртвый час», который, разумеется, никто не соблюдал. Мы выставляли у дверей наблюдателей и занимались, чем хотели. Читали, дулись в «морской бой», менялись лентами для косичек и даже играли в камешки. Когда наблюдатель при виде вожатой или воспитателя шипел «Полундра!», все накрывались простынями с головой и затихали.

На личную жизнь отводилось пару часов вечернего времени. Самые большие девочки, для которых, кстати, устраивался не «мёртвый», а «тихий» час, проводили его, собираясь группками вдали от воспитателей и обмениваясь какими-то секретами. Несколько раз в районе их сосредоточения были замечены мальчишки.

Лично меня и моих ближайших подруг, Лину и Киру, мальчишки не интересовали. Нам хватало драк с ними в учебном году. Мы в свободное время делали набег на хоздвор, где росли две шелковицы. Одна – в центре его, а другая – у самого забора. По закону бутерброда, который падает маслом вниз, посередине двора дерево было с белыми плодами, а у забора – с красными! Каждый раз мы наедались ягод от пуза, и, конечно, на нас нападала «швыдка Настя». Ну, это, когда в туалет бегают в самое неурочное время. Туалет у нас был во дворе, и, с какой стороны к нему не подбирайся, взрослые тебя обязательно засекут.

Для того, чтобы во-время предотвращать будущие набеги на туалет, воспитатели, увидев Лину, Киру или меня, всякий раз говорили: «Покажи язык!». Дело в том, что от красной шелковицы он становился фиолетово-черным. Мы так привыкли к такому ритуалу, что высовывали язык при каждой встрече с воспитателями добровольно. Однажды мы дружно сделали это в присутствии санинспектора, который осматривал наш корпус. После этого нас засунули в игровую до ужина. А педагогический коллектив объяснялся с изумлённым дядечкой сам.

Шелковицу мы потребляли внутрь, а черные «волчьи ягоды» – наружно. Они тоже добывались на хоздворе. Научное название этих ягод было неизвестно. Но каждый знал, что они смертельно ядовиты, и проглотивший их погибал в страшных судорогах, завывая по волчьи! Соком этих ягод со всеми предосторожностями натирали кожаные тапочки-«балетки» и сандалии. Обувь после этого становилась блестящей, как лаковая. В ней не стыдно было ходить в клуб, где по субботам или воскресеньям показывали кино. «Алёша Птицын вырабатывает характер» – это для «Наф-Нуфов». А мне больше всего нравился фильм «Морской охотник»! Там была военная тайна, немецкая подводная лодка, отважные советские моряки и храбрая пионерка в красном галстуке, которая им помогала!

И в том, и в другом фильме главных героинь играла весёлая девчонка с кудрявыми волосами – Надя Румянцева. Мы были расстроены, когда узнали, что это не настоящая девочка, а настоящая актриса.

День в лагере начинался с пионерской линейки и подъёма флага. Все были в красных галстуках, а на призыв «Будьте готовы!» дружно кричали «Всегда готовы» и отдавали салют: поднимали на уровень плеча согнутую в локте правую руку. Предполагалось, что так мы клялись в верности вождям коммунистической партии. Вождей в это лето было несколько, потому что Сталин умер. А до этого вождём был он и ещё дедушка Ленин.

Линейка проходила под музыку. Возле флагштока сидел на складном стуле аккордионист и играл песню-марш «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля», пионерский гимн «Взвейтесь кострами, синие ночи» и еще много другой бодрой музыки.

Кроме линейки, для тех, кому разрешалось врачами, каждое утро была общая физзарядка. Она тоже проходила под музыку. На зарядке, кроме физрука, часто рядом с Антонио стояла высокая черноволосая женщина в диковинных голубых шелковых брюках-клёш и с сигаретой в пальцах. Ярко-красные ногти – длиннее сигареты!

Антонио и дама, похожая на Кармен, были испанцами. Мы знали о детях, которых привезли в нашу страну, чтобы спасти от испанских фашистов. Но эта Кармен выглядела гораздо старше моей сестры, которой перед войной исполнилось десять лет.

Антонио все любили. Он был улыбчивым и добрым. Самых маленьких угощал барбарисками. Это такие длинные красные карамельки. Но Кармен часто кричала на него хриплым прокуренным голосом. Слов мы не понимали, но по выражению лица и интонации было ясно, что ничего приятного она ему не говорила. Я наблюдала за ней и не могла решить, у неё злой характер или она просто очень скучает по своей Испании. Потому что, когда на меня нападала тоска по дому, я тоже становилась невыносимой, и всё мне не нравилось.

С ребятами Кармен занималась самодеятельностью, разучивала танцы. Старшим девочкам нравилось. Ходила Кармен в блестящих золотистых туфлях без задников. Каблуки у них были такими высокими, а ноги у неё – длинными, что казалось брюки скрывают ходули. И мы всё ждали, когда она с них свалится. Но она так ни разу и не упала. Мы специально бегали в клуб подсматривать, как Кармен репетирует матросский танец «Яблочко» с мальчишками. Она показывала им всякие коленца, носилась, так, что шелк на брюках надувался парусом, и ничего. Кира, у которой постоянно спадали с ног застёгнутые сандалии с примятыми задниками, сказала: «Я думаю, у неё на ногах такие же длинные ногти, как на руках. Вот она ими и цепляется». Так и решили.

Ещё одним интересным человеком был Яша-грек. Мы часто видели его на хоздворе. Он перевозил в тележке уголь, рубил дрова, носил на кухню и в прачечную какие-то ящики и мешки. Чёрные всклоченные кудрявые волосы, старые вытертые штаны, тельняшка с разорванным воротом. Вылитый